Октябрьские годовщины с художественно-радикальным уклоном будут отмечаться с особым размахом еще в 1927‐м и 1932‐м. После форматы возможного и невозможного на десятилетия заморозят. В последние годы вербальные украшения все сильнее заменяются визуальной символикой. Апофеозом этой традиции стало внедрение полосок и цветов георгиевской ленточки в любое праздничное украшение 9 Мая. Неискушенный во всех других случаях в геральдике зритель считывает екатерининскую черно-оранжевую символику уже автоматически. Утопленные в полосатую ткань мосты и проспекты Петербурга в этом мае – зеркало новой «бессловесной» практики. А вот зеленые медведи и яйца, раскиданные по Москве перед Пасхой, оказались нечитаемыми – сродни садовым гномам, присутствие которых в палисадниках есть лишь признак китча, но никак не передачи особых смыслов.

Выставка в Музее петербургского авангарда ни к каким нынешним праздникам не приурочена. Это скромный (всего пара залов с эскизами) и неназидательный рассказ о том, как было. Вот только сила убеждения, которую требовалось вложить в создание (и, более того, во внедрение в сознание) новой символики, удивительным образом роднит наши времена. Визуальный официоз снова с нами, камуфляж заменил кумач, парады стали роскошнее, ширпотреб с символикой лезет изо всех углов, но неестественность этой декорации остается такой же. Вечные огни, факелы в траурные дни на Ростральных колоннах, памятники известным и безвестным павшим не требуют камуфляжа.

19 января 2017

Что скрывает быт

Выставка «Коммунальный рай, или Близкие поневоле», Государственный музей истории Санкт-Петербурга

Особняк Румянцева находится на Английской набережной. Соседство с дворцами, Адмиралтейством и даже с самим Эрмитажем никого от коммунального ада спасти не могло. Лучшие виды из окон ленинградских квартир были из казенных домов, отхвативших самые высокородные особняки, и из коммуналок. Коммунальные квартиры (как и еще худший вариант временного, ставшего постоянным жилья – бараки) были во всех крупных городах СССР, но в Ленинграде они достигли рекордного числа: опустевший в 1918‐м город заселили приезжие, и к концу 1920‐х коммуналки составляли около 70% всего жилого фонда. В последующие двадцать лет население Ленинграда выросло в три раза (с 1 до 3 миллионов человек) – рабочий класс пополнялся сбежавшими от голода и коллективизации крестьянами.

Здесь же развился самый отчаянный вариант социального кровосмешения, когда бывшие хозяева квартир, а то и целых домов уплотнялись до одной-двух комнат, а их соседями становились бывшие слуги, верные новой власти шариковы, не видавшие водопровода деревенские, вырвавшиеся за границы черты оседлости местечковые евреи, амнистированные большевиками уголовники и далее по списку. Город пышный, город доходных домов способен был переварить кого угодно. После войны все как бы сравняются, по принципу «у нас невинно павшие, у вас – невинно севшие», да еще с одной радиоточкой на кухне, но питерские коммуналки проживут дольше советской власти, они и до сих пор еще есть в немалом количестве, и помнить о них необходимо: несколько поколений в нашей стране другого жилья не знали. В последние десятилетия антропологи и социологи серьезно взялись за феномен коммунальной квартиры. Книга Ильи Утехина в «Новом литературном обозрении» была гуманитарным бестселлером, попытки описать и объяснить сформировавшиеся в таком неестественном объединении людей социальные, языковые, гигиенические, юридические практики многое способны рассказать о нас. Тесно было (и есть) и в других мегаполисах: жизнь в пансионах была нормой в Европе в XIX веке; в Париже туалеты «гарсонеток» до сих пор вынесены за пределы квартиры, на лестницу; в Амстердаме в начале XX века от тесноты в квартирах-трубках спасались на улицах, чем объясняется расцвет уличной городской культуры; Америка подарила миру культуру студенческого «шеринга», воспетого сериалом «Друзья». Но суть и ужас коммуналки не в том, что в разных комнатах живут ничем, кроме адреса, не объединенные люди, а в том, что эти же люди должны писать, какать, мыться, стирать, варить кашу, печь блины, жарить рыбу, разговаривать по телефону в коридоре, слушать музыку, учиться играть на пианино, запойно пить, делать детей, воспитывать этих детей, умирать и поминать своих умерших рядом друг с другом. Приватность тут отсутствует как факт и как идеология.