Идеи повлияли на мир вокруг их автора – это ли не лучшее признание его заслуг. Хотя сам Бодрийяр был не высокого мнения о том, что его окружает. «Интеллектуальная трусость – олимпийская дисциплина наших дней» – пафосная цитата для классика циничного постмодернизма, но он мог себе такое позволить. Он ушел последним из плеяды – ушел человек, который лучше других понимал иллюзорность действительности, но от этого не переставал за нее болеть.

24 мая 2010

Оклад для Бродского

70 лет со дня рождения Иосифа Бродского

Был бы Бродский жив – достойный и веселый, наверное, получился бы праздник. Он любил отмечать день своего рождения и делал это шумно, многолюдно, с обильными возлияниями и исполнением довольно стабильного репертуара, от «Лили Марлен» до «Мой костер в тумане светит». Но его нет уже четырнадцать лет. И вот уже третий юбилей фиксирует все более и более обронзовевшую фигуру, под которой скоро реального поэта и его стихов будет и не разглядеть. Скорость, с которой происходит эта канонизация, поразительна, как будто на только что написанную икону надели богатый оклад: хоп, и образ уже весь в золоте и абсолютной немоте.

Началась вакханалия еще при жизни Бродского. Его 55-летие отмечали в Нью-Йорке куда более скромно, чем в родном городе. На юбилейные мероприятия с конференцией, концертами и фуршетами в особняках и дворцах съехались друзья, литературоведы и поклонники, говорили умные слова о поэзии и долгие тосты об имениннике, но сам юбиляр всенародное гулянье не посетил.

Он ясно понимал, к чему все идет. Вал интервью и мемуаров начал свой ход у него на глазах, и тут Бродский еще пытался сопротивляться. В написании автобиографии он шел по пути, проторенному Ахматовой. Но величественной старухе было дано не одно десятилетие на то, чтобы откорректировать память потомков по своим лекалам, а умерший в пятьдесят шесть лет Бродский почти ничего в этом направлении не успел. Его резкие, оскорбившие многих живых и память многих мертвых интервью (в первую очередь диалоги с Соломоном Волковым) показывают, какой хотел бы видеть основную канву своей биографии сам поэт – без героики и вне времени. За несколько месяцев до смерти Бродский закрыл на пятьдесят лет свой личный архив в Российской национальной библиотеке, а после его смерти то же самое сделала с его американскими личными бумагами вдова.

Но тысячи страниц чужих слов, обрушившихся на читателя после смерти поэта, этому активно сопротивляются. На них вспоминают: где-то сплошное «я и Бродский», где-то разборки, кто был ближе, где-то доходят чуть ли не до мордобоя, где-то пишут вполне корректно. Всего этого так много, что от количества разница стирается. И кажется, вот-вот уже все эти свидетели и очевидцы выскажутся и настанет необходимая для написания следующей главы истории литературы пауза. Но нет, появляются новые «друзья», по второму кругу идут старые, одни и те же голоса в юбилейные дни (а отмечаем мы не только дни рождения, но и день высылки, день суда, день смерти) вещают по радио, с телевизионных экранов, с газетных и журнальных страниц. Так было и пять лет назад. Вы думаете, что-нибудь изменилось? Еще с десяток книг, еще Штерн, появился замечательный Лев Лосев с несколькими сочинениями, спорный фильм «Полторы комнаты», и опять Козаков, Юрский, перебивающий Бродского Рейн, катающий поэта с молодой красавицей женой на гондоле Натан Федоровский, жена сразу нескольких друзей Бродского Эра Коробова, скромный, но постоянный Яков Гордин… Достойные вроде люди, более или менее достойная мемуарная и художественная продукция, но почему же так тоскливо?