Такое поведение русской правящей элиты находит свое объяснение в особенностях ее положения в обществе. Оторванная от своих связей на местах знать сохраняла традиционную монополию на высшие государственные должности благодаря поддержке высшего носителя государственной власти. В условиях начавшейся гражданской войны правящая элита оказалась неспособной серьезно влиять на положение на местах, а ослабевшая центральная власть была не в состоянии сохранить традиционные прерогативы знати в их полном объеме. Получившая распространение практика назначения воевод из числа местных землевладельцев, авторитетных в среде провинциального дворянства, эти прерогативы прямо ущемляло, как и созыв сословных собраний для решения крупных политических вопросов. Если заключение договора об избрании Владислава было делом не только бояр, то это отнюдь не исключает того, что русская политическая элита связывала с этим соглашением свои особые планы. Поддержка нового монарха должна была вернуть этой элите ее традиционное положение в обществе. Отсюда ее далеко заходящая уступчивость по отношению к Сигизмунду III. Вместе с тем следует отметить, что основная часть этой элиты, прежде всего та, которая занимала свое место в силу традиции, вовсе не разделяла планов подчинения России власти Сигизмунда III, которые разрабатывались втайне от нее.

Проведенное исследование принесло новое доказательство в пользу той уже традиционной для отечественной исторической науки точки зрения, что в осуществлении своих планов Сигизмунд III мог рассчитывать на поддержку лишь того круга лиц, которые сумели войти в состав политической элиты, воспользовавшись чрезвычайными ситуациями, возникшими в ходе гражданской войны с расколом России на два враждебных лагеря. (В первую очередь речь должна идти о людях, сделавших карьеру на службе Лжедмитрию II.) При существовании в России четкой иерархической структуры господствующего класса, положение лиц, добившихся высоких «чинов» вопреки традиционным принципам функционирования такой структуры, неизбежно оказывалось непрочным, их право на участие во власти неизбежно должно было оспариваться с разных сторон — и со стороны неудачливых конкурентов, и со стороны представителей традиционной элиты, и со стороны нижестоящих общественных кругов. Именно уязвимость их социального статуса, отсутствие поддержки в обществе и заставляли этот круг людей связывать свои надежды с утверждением в Москве польского короля.

Вопрос об оценке политики, избранной Сигизмундом III, в последние десятилетия стал предметом дискуссии в польской исторической науке. Исследователи, обращавшиеся в последнее время к рассмотрению этой политики, стали выдвигать возражения против тех резко отрицательных оценок этой политики, которые можно считать для этой науки традиционными. В свете сделанных замечаний в эти оценки действительно следует внести некоторые поправки. Во-первых, следует согласиться с тем, что после заключения августовского договора король оказался перед необходимостью решения очень сложных вопросов. Так, ему предстояло направить в страну, находившуюся в состоянии глубокого внутреннего кризиса, своего старшего сына, 15-летнего мальчика, не обладавшего никаким серьезным политическим опытом, при этом русская сторона настаивала, чтобы его не сопровождали ни польские советники, ни польское войско. Сложности дополнительно увеличивались благодаря тому, что, выступая в поход на Россию, король объявил своей главной целью возвращение Речи Посполитой таких территорий, как Смоленщина и Северская земля, утраченных Великим княжеством Литовским в войнах рубежа XV–XVI вв., в то время как согласно августовскому договору Русское государство должно было и далее существовать в тех границах, в которых оно существовало перед Смутой.