Единственная группа населения Речи Посполитой, которая подчас фигурирует в памятниках как участник событий Смуты в одном ряду с «поляками» и «литовцами», — это запорожские «черкасы»; но в этом ряду они никак не выделяются, а подчас и сами запорожцы в русских текстах этого времени определяются как «литва»[1347].
Первая группа памятников, отразивших представления о поляках в русском обществе в начинавшуюся эпоху Смуты, возникла сразу после переговоров в Москве и убийства Лжедмитрия I в мае 1606 г. Речь должна идти прежде всего о документах, исходивших от нового правительства царя Василия Шуйского, которые должны были утвердить и в России, и за ее пределами угодное русским правящим кругам представление о событиях, предшествовавших перевороту, и роли в них поляков. Это целый ряд грамот, рассылавшихся из Москвы на места в первые месяцы после переворота. К грамотам неоднократно прилагались документальные приложения — переводы документов, найденных в покоях Лжедмитрия. Среди них видное место занимали так называемые «речи Бунинских» — польских шляхтичей, принадлежавших к близкому окружению Самозванца, арестованных и допрошенных сразу после его убийства. В известном нам виде эти «речи» следует рассматривать не как запись реальных показаний, а как часть агитационной кампании русского правительства. К ним примыкает и такой несколько более поздний источник, как совместная грамота патриархов Гермогена и Иова, разрешавшая москвичей от греха их участия в приходе к власти Лжедмитрия I.
К этой группе документальных источников следует присоединить и литературное произведение — повесть «Како отмсти», написанную также сразу после событий неизвестным монахом Троице-Сергиева монастыря с использованием первых правительственных грамот и, вероятно, по правительственному заказу[1348]. Стоит отметить, что повесть эта в дальнейшем получила известное распространение и в несколько переработанном виде вошла в состав возникшего в 20-е гг. XVII в. так называемого «Иного Сказания» — одного из наиболее известных памятников о Смутном времени.
Распространить эту версию событий за пределами России, прежде всего в Речи Посполитой, должны были послания собора русских-епископов кн. К. Острожскому, главе православного населения в Речи Посполитой, которое не приняло Брестскую унию, и направленные в это государство послы кн. Г. К. Волконский и дьяк А. Иванов (соответствующие инструкции были им даны в мае 1606 г.).
В. В. Мочалова, рассматривая польскую тему в русских памятниках второй половины XVI в., справедливо отметила, что житель Речи Посполитой = «литва» или «поляк» (хотелось бы еще раз подчеркнуть, что между ними не делалось какого-либо различия) выступает в этих памятниках как носитель чуждой (и неправильной) веры[1349]. О представлениях о возможном характере такой веры речь специально пойдет дальше. Здесь же хотелось бы отметить, что новой чертой образа поляка, проявившейся впервые именно в этих текстах, является его желание навязать русским эту свою «неправильную» веру. Правда, в «речах» Бучинских и первых грамотах Василия Шуйского Лжедмитрий I выступал в роли главного злодея, который «всех крестьян хотел от Бога отвесть», а «поляки» фигурировали скорее в роли советников и соучастников его замыслов[1350], но уже в послании собора епископов кн. К. Острожскому сама инициатива таких замыслов была приписана политическим руководителям Речи Посполитой — королю и панам-раде, которые «приводили того богоотступника Гришку Отрепьева к присязе при папежеве легате на том, что ему истинная… непорочная хрестиянская вера соединачить с Римскою верою», отправили его в Россию с войском «на разрушение истинные… православные веры християнские»[1351]. Далее в том же послании указывалось, что придя в Москву, Лжедмитрий «со всеми поляки и с Литвою» хотел «престолы в Божиих церквах разорити, а Римские костелы поделати, езувитов с собою многих привели и расписали кому где быти»[1352]. Таким образом, пришедшие с Лжедмитрием обитатели Речи Посполитой хотели навязать русскому народу католическое вероучение — «веру костела римского».