В таких условиях русское дворянство закономерно должно было проявить интерес к общественному устройству Речи Посполитой, где дворянство обладало очень широкими сословными правами, а его выборные представители участвовали в принятии важных политических решений. Имеем прямые свидетельства (в частности, в записках С. Маскевича), что разные черты общественного устройства Речи Посполитой в этой среде действительно обсуждались[1342].

Создававшиеся объективной исторической ситуацией возможности для диалога между польско-литовским и русским дворянством не были использованы, так как в восточной политике Речи Посполитой получила преобладание иная тенденция, резко расходившаяся с планами и предложениями С. Жолкевского.

Для всей политически активной части польско-литовского дворянства общим было представление о русском обществе как обществе «диком», «варварском», сформировавшемся в условиях господства «тираннической» власти русских государей. Это общее представление служило, однако, основой для разных выводов. С. Жолкевский и люди, разделявшие его взгляды, полагали, что в тесном контакте с более развитым польско-литовским обществом русское общество сможет изжить свои «варварские» черты. Другие представители правящей элиты Речи Посполитой, напротив, полагали, что такое «варварское» общество может быть лишь неравноправным политическим придатком Речи Посполитой, подчиненным ее руководству. Как представляется, именно убеждения такого рода легли у истоков принятого под Смоленском решения не принимать во внимание достигнутой под Москвой договоренности и добиваться подчинения Русского государства власти самого короля Сигизмунда III. Такое решение, судя по всему, было принято Сигизмундом III при участии его ближайших советников — его фаворита подкомория Анджея Боболы и коронного подканцлера Феликса Крыйского. Они рассчитывали осуществить такие планы, обеспечив себе поддержку русской правящей элиты, расположения которой король рассчитывал добиться, раздавая чины и земли.

По вопросу о роли русской правящей элиты в событиях, последовавших за заключением августовского договора, в отечественной исторической литературе выдвигались разные точки зрения. Если советские авторы в работах послевоенных лет обвиняли боярство в предательстве национальных интересов, то С. Ф. Платонов, по существу, освобождал его от какой-либо ответственности за происшедшее. Исследование показало ошибочность обеих этих точек зрения.

Как уже отмечалось выше, заключение августовского договора не было делом узкого круга представителей знати (так называемой «семибоярщины»), как это традиционно считалось в отечественной исторической науке, однако за последовавшие затем события представители правящей элиты, заседавшие в высшем органе государственной власти — Боярской думе, несомненно, несут полную ответственность. Поведение членов Боярской думы, которые принимали от короля чины и должности и выполняли все чаще исходившие от него распоряжения, убеждало Сигизмунда III в реальности его планов и побуждало его к попыткам осуществить их на практике.