Эта книга высветила несколько парадоксов, сопутствующих творениям Гинзбург, и теперь мне хотелось бы более подробно коснуться тех парадоксов, которые выше оставались в подтексте. Гинзбург довольно скептически относилась к тезису, что отдельный писатель способен подняться над дискурсами и условиями своей эпохи, – собственно, она только приветствовала эту укорененность в текущем моменте, расценивая ее как признак связи человека с собственной культурой. Вместе с тем она, по-видимому, во многом развивала некую альтернативную этику и метод письма, прочно связанные с традициями интеллигенции и таких литературных гигантов предшествующего столетия, как Толстой и Герцен. Повторим слова Гинзбург: «Писатель испытывал давление своего времени, но он же не мог забыть то, чему люди научились в XIX веке»[1040].

Подход Гинзбург к персонажу, даже когда она стремится преодолеть наследие индивидуализма, в определенном смысле традиционен. На ее взгляд, главная беда натуралистических психологических романов – предположение, что существует «грубая фикция объективности изображаемого. Объективность ощущений, мыслительного процесса, людей, которые садятся и встают со стола. Людей, понимаемых не как построяемая [sic] система, а как вещь»[1041]. Ее недоверие к методам, предпосылкой которых служит что-либо, кроме субъективной реальности, а также ее восприятие людей как «построяемых систем» делают Гинзбург писателем-модернистом. Гинзбург анализирует своих героев, сосредотачиваясь на функциях, механизмах и структурах, деиндивидуализируя операции, типичные как для общественных наук, так и для методов Толстого. Этот герой, измельчавший по сравнению с типичным героем XIX века, – демократичный «обыкновенный человек» в духе Кафки или Хемингуэя.

И все же концепция «новой прозы» Гинзбург предполагала, что в этой прозе должно сохраняться формальное единство личности или характера, что-то наподобие литературного героя. Контуры личности этого героя не размываются. Хотя бы минимальная структурированность личности необходима в свете того, что Гинзбург интересовали ценности; вдобавок эта структурированность имела для нее эстетический смысл. В книге «О литературном герое», критикуя французский «новый роман» (nouveau roman) и другие эксперименты ХХ века, Гинзбург пишет, что литературным текстам присущи определенные элементы формы, сколько бы их ни старались низвергнуть. Рассказчик или тот, о ком рассказывается, должны обладать некими «признаками», и признаки эти становятся их «свойствами». Более того, «(м)атерия произведения неизбежно стремится к тому, чтобы сосредоточиться в отдельных узлах, точках»[1042].