Неопровержимая логикой необходимость отдать свою мысль, свое творчество и труд внеположному миру – свидетельствует об исходном для социального человека переживании общих связей и себя в общей связи. Это переживание человек получает, хочет он того или не хочет, вместе с содержанием своего сознания, общественным, культурным, вместе со своим языком – как носителем общих значений.

Неопровержимая логикой необходимость отдать свою мысль, свое творчество и труд внеположному миру – свидетельствует об исходном для социального человека переживании общих связей и себя в общей связи. Это переживание человек получает, хочет он того или не хочет, вместе с содержанием своего сознания, общественным, культурным, вместе со своим языком – как носителем общих значений.

Но ниже Гинзбург указывает на парадокс, заложенный в социальном аспекте письма:

Чувство связи не исключало, впрочем, ни психологически противоположных состояний одиночества, изоляции, ни самых жестких и сильных эгоистических побуждений[1038].

Чувство связи не исключало, впрочем, ни психологически противоположных состояний одиночества, изоляции, ни самых жестких и сильных эгоистических побуждений[1038].

Обратим внимание, что писатель может столкнуться не только с одиночеством, но и с «одиночеством (и) изоляцией», у него могут быть не просто эгоистические побуждения, но «самые жесткие и сильные». Подобный пафос в научной работе позднесоветского периода становится очевидным для читателя только ретроспективно: Гинзбург описывала собственный опыт писателя-прозаика. Советская литературная культура с ее цензурой и официальными директивами, временами вступавшая в тайный сговор с злокозненными силами государства, порой создавала впечатление, что социальная основа писательского творчества, которая виделась Гинзбург, – лишь недостижимая мечта.

То, что Гинзбург прекрасно сознавала свое положение и постоянно занималась его теоретическим осмыслением, натолкнуло Александра Жолковского на мысль, что Гинзбург «не оставляет нам возможности метавозвыситься над ее текстом… Единственное, на что можно претендовать, это на роль благодарного ценителя находок, не по-пикассовски прикинувшихся поисками»[1039]. И действительно, в отношении жанра, в котором Гинзбург работала, она была автором и критиком одновременно, оставив в наследство проницательные мысли, которые помогают лучше понять ее собственные эксперименты. И все же исследователям не следует опускать руки с мыслью, будто к тому, что может о себе сказать сама Гинзбург, ничего невозможно добавить. В этой книге я, хотя и беру материал из теорий промежуточной прозы, разработанных самой Гинзбург, стараюсь высветить неожиданные взаимоотношения между ее выбором жанров, ее риторическими стратегиями и ее поисками того, что я называю постиндивидуалистическим человеком.