Единственным персонажем, словно бы остающимся вне этого дарвинистского мира, выступает молодой дьякон Победов, которому Чехов неслучайно придает черты лесковского антигероя[1334]. Оставаясь по большей части молчаливым свидетелем чужих поступков и разговоров, дьякон своим «бахтинским» смехом, неоднократно упоминаемым в повести[1335], подчеркивает всю их абсурдность. Занимая внешнюю позицию по отношению к художественному миру (куда он, словно герой плутовского романа, попал как бы случайно), он оказывается единственным, кто может вмешаться в фатальную механику событий и своим «отчаянным криком» («Он убьет его!»[1336]) не дать фон Корену и в самом деле убить Лаевского[1337].

После этого coup de théâtre[1338] оканчивается не только дарвинистская борьба Лаевского с фон Кореном; Дарвин и его аргументы в буквальном смысле исчезают со страниц повести, что сначала воспринимается персонажами с облегчением. По пути в город после поединка Лаевскому «‹…› казалось, как будто они все возвращались из кладбища, где только что похоронили тяжелого, невыносимого человека, который мешал всем жить»[1339]. «Похоронили» здесь не только русскую литературу (прежде всего творчество Льва Толстого), которая тяготела над действующими лицами повести, определяя их риторику и диктуемые ею поступки, семиотику пространства и структуру почти угнетающим образом. Предложенная нами интерпретация также позволяет увидеть на надгробии этого «тяжелого, невыносимого человека» мрачные черты и окладистую бороду немолодого Чарльза Дарвина, демонстрирующего, кстати сказать, подозрительное портретное сходство с Львом Толстым в старости.

Банальность жизни

Заключительная глава XX, служащая эпилогом повести, показывает, что осталось от литературно-дарвинистского мира после дуэли. «Избавленный» от дарвинизма художественный мир предстает во всей своей убогой «наготе» и душераздирающей пошлости. От дарвиновского трагикомического theatrum naturae остались лишь ветхие кулисы, за которыми снуют жалкие фигуры, словно охваченные ужасом перед «неприкрашенной» жизнью. После дуэли Лаевский и Надежда Федоровна мирятся и начинают новую жизнь: заключают брак и поступают на службу, чтобы покрыть долги. Спустя три месяца после дуэли фон Корен, отправляясь в давно задуманную исследовательскую экспедицию, прощается с Лаевским и Надеждой Федоровной, живущими, по словам Самойленко, «хуже нищего»[1340]. Особенно «робко», с «виноватым и испуганным» лицом смотрит на зоолога Надежда Федоровна, так что в голове у него проносится: «Как они, однако, оба жалки! ‹…› Не дешево достается им эта жизнь!»[1341] На утверждение дьякона, что этим жестом примирения фон Корен и Лаевский побороли величайшего врага человечества – гордыню, фон Корен отвечает: «Полно, дьякон! Какие мы с ними победители? Победители орлами смотрят, а он жалок, робок, забит, кланяется как китайский болванчик, а мне… мне грустно»[1342].