Топливом этого двигателя выступает «слепая», инстинктивная ненависть между фон Кореном и Лаевским, неоднократно подчеркнутая рассказчиком. Во время пикника Лаевский ощущает бьющую ему «в грудь и в лицо ‹…› ненависть фон Корена; эта ненависть порядочного, умного человека, в которой таилась, вероятно, основательная причина, унижала его, ослабляла ‹…›»[1324]. Свой вызов на дуэль, брошенный в приступе ярости и не адресованный никому определенному, однако сразу же принятый фон Кореном, Лаевский комментирует так: «Вызов? – проговорил тихо Лаевский, подходя к зоологу и глядя с ненавистью на его смуглый лоб и курчавые волосы. – Вызов? Извольте!! ненавижу вас! Ненавижу! ‹…› – Ненавижу! – говорил Лаевский тихо, тяжело дыша. – Давно ненавижу! Дуэль! Да!»[1325] Здесь снова виден созданный Чеховым интертекстуальный палимпсест, в котором искусно переплетены два слоя – дарвинизма и русской литературной традиции, в данном случае дуэльной. Обращаясь к представлению о дуэли как об опыте ритуального, архаического насилия, многократно выраженному в русской литературе XIX века, и особенно к мотиву «ненависти», во многом определившей поединок Печорина с Грушницким в «Герое нашего времени» Лермонтова, Чехов соединяет эту традицию с дарвиновским «законом боя»[1326]. Когда Грушницкий на дуэли открыто называет ненависть к Печорину истинной причиной поединка: «Стреляйте! – отвечал он: – я себя презираю, а вас ненавижу»[1327]; «Нам на земле вдвоем нет места…»[1328] – то вспоминается приведенный фон Кореном зоологический пример с кротами, которые дерутся до тех пор, «пока не падает слабейший» (см. выше); во время поединка фон Корена с Лаевским эта история приходит на ум дьякону (см. выше). Момент «звериной» агрессии, в которой, согласно дарвиновской модели, проявляются более ранние этапы эволюции, после вызова на дуэль облекают в слова оба противника. Фон Корен опасается, что Лаевский его «укусит»[1329]; Лаевский, испытывающий к нему «‹…› тяжелую ненависть, страстную, голодную ‹…›»[1330], воображает исход поединка, окрашенный «анималистической метафорикой»: «Выстрелить в ногу или в руку, ранить, потом посмеяться над ним, и как насекомое с оторванной ножкой теряется после в траве, так пусть он со своим глухим страданием затеряется после в толпе таких же ничтожных людей, как он сам»[1331].

Не только Лаевский и фон Корен, но и другие причастные к поединку лица, которые ясно сознают бессмысленность дуэли, однако не препятствуют ей, предстают действующими лицами «ритуального» поединка, понятого с точки зрения теории эволюции. И дуэлянты, и секунданты действуют машинально, будто гротескные марионетки, участвующие в непонятном им обряде, который, однако, не могут прервать:[1332] «[Лаевский] умоляюще взглянул на секундантов; они не шевелились и были бледны»[1333].