Однако Бурдон, Тальен и все члены, питавшие личные опасения, всерьез испугались закона. На другой день Бурдон просит слова.

– Давая комитетам, – говорит он, – право посылать каждого гражданина в Революционный трибунал, Конвент, конечно, не имел в виду, чтобы власть комитетов простиралась на всех его членов без предварительного декрета.

– Нет! Нет! – раздается со всех сторон.

– Я ждал этого ропота, – продолжает Бурдон, – он доказывает мне, что свобода несокрушима.

Это замечание производит глубокое впечатление. Бурдон предлагает объявить, что членов Конвента нельзя выдавать комитету без обвинительного декрета. Предложение Бурдона принимают.

В тот же вечер произошла сцена, добавившая шумихи этой неожиданной оппозиции. Тальен с Бурдоном гуляли в Тюильрийском саду; шпионы Комитета общественного спасения шли за ними на очень близком расстоянии. Тальену это надоело; он обернулся, назвал их гнусными соглядатаями и велел идти и донести своим господам о том, что они видели и слышали.

Эта сцена произвела сильное впечатление. Кутон и Робеспьер пришли в большое негодование и на следующий день явились в Конвент, решившись горячо пожаловаться на сопротивление. Делакруа и Малларме подают им в том повод. Делакруа требует более точного определения тех, кого закон именует развратителями нравов. Малларме спрашивает, что именно закон хочет сказать словами: «Закон дает в защитники оклеветанным патриотам совесть присяжных-патриотов»? Кутон всходит на кафедру и жалуется на предложенные поправки:

– Комитет общественного спасения оклеветали, – говорит он, – предполагая, будто он домогается права посылать членов Конвента на эшафот. То, что тираны клевещут на комитет, – это понятно; но то, что сам Конвент как будто слушает клевету, – подобная несправедливость невыносима, и комитет не может не пожаловаться на это. Вчера здесь радовались каким-то возгласам, доказывавшим будто бы, что свобода несокрушима (точно кто-нибудь свободе угрожал!). Для этого нападения было выбрано время, когда члены комитета были в отсутствии. Такое поведение нечестно, и я предлагаю забрать назад поправки, принятые вчера, и другие, предложенные сегодня.

Бурдон отвечает, что требовать разъяснения какого-нибудь закона не преступление; что если он радовался, то это потому, что ему приятно было убедиться, что Конвент с ним согласен; что если с обеих сторон будут так придираться, то всякие прения сделаются невозможными.

– Меня обвиняют, – замечает он, – в том, что я говорю как Питт или Кобург; если бы я отвечал в том же духе, куда бы мы зашли? Я уважаю Кутона, уважаю комитеты, уважаю Гору, которая спасла свободу.