Как только члены Конвента заняли свои места, грянула музыка, а затем президент сказал речь: «Французы! Республиканцы! Настал наконец вожделенный день, посвящаемый французским народом Всевышнему! Никогда мир, Им созданный, не представлял зрелища более достойного Его взоров. Он видел царство на земле тирании, злодеяния и обмана. В настоящую минуту Он видит целую нацию, борющуюся со всеми угнетателями человеческого рода и прерывающую свои геройские труды, дабы возвыситься мыслями и чувствами до Великого Существа, поставившего задачей предпринять эти труды и пославшего ей мужество выполнить их!»

Проговорив несколько минут, президент сошел со своего места, взял факел и зажег громадные фигуры. Из их пепла встает статуя Мудрости, почерневшая от дыма и пламени, среди которого она явилась. Робеспьер возвращается на свое место и произносит вторую речь: об искоренении пороков, составивших союз против Республики.

После этого первого обряда все участники, а за ними и зрители, направляются к Марсову полю. Робеспьер идет впереди своих товарищей, но несколько депутатов в негодовании догоняют его и осыпают едкими замечаниями. Одни смеются над новым первосвященником и говорят, намекая на закоптившуюся статую Мудрости, что его мудрость потемнела. Другие произносят слово тиран и замечают, что «есть еще Бруты».

Наконец шествие приходит на Марсово поле. Там на месте, прежде занимаемом Алтарем Отечества, возвышается гора. На вершине ее находится дерево. Конвент размещается под его ветвями, по обе стороны становятся группы детей, стариков, женщин. Начинают исполнять симфонию, потом группы поют строфы, чередуясь; наконец, по сигналу, юноши обнажают мечи и клянутся защищать отечество; матери поднимают своих детей на руках; все присутствующие воздевают руки к небу, и раздаются клятвы и хвалы Всевышнему. Затем шествие возвращается в сад, и празднество кончается публичными играми.

Таким был знаменитый праздник, данный в честь Высшего Существа. Робеспьер в этот день достиг высшей точки почестей и могущества – но лишь затем, чтобы быть свергнутым с этой вершины. Его высокомерие оскорбило всех. Насмешки доходили до его слуха, и он заметил в некоторых своих товарищах непривычную смелость. На другой день он пожаловался в комитете на оскорбивших его накануне депутатов, на этих друзей Дантона, на эти поганые остатки партии снисходительных и потребовал их казни.

Бийо-Варенн и Колло д’Эрбуа, не менее других уязвленные ролью, которую Робеспьер сыграл накануне, выслушивают его очень холодно и не выказывают большого желания мстить. Они не защищают депутатов, на которых жалуется Робеспьер, но сводят речь ко вчерашнему празднику и выражают опасения насчет его последствий. Праздник этот, говорят они, вызвал много неудовольствия: эти понятия о Всевышнем, о бессмертии души, эти церемонии могут показаться возвращением к прежним суевериям и двинуть революцию назад. Робеспьера эти замечания раздражают; он утверждает, что никогда не хотел двигать назад революцию, а напротив, сделал всё, чтобы ускорить ее движение вперед. В доказательство своих слов он представляет новый проект закона, только что составленный им с Кутоном. Закон этот имел целью сделать Революционный трибунал еще более убийственным орудием и заключался в следующем.