Итак, Египет был настоящим феодальным государством, как и средневековая Европа; он представлял завоеванный народ, ополчение завоевателей, выступавших против своего государя, и, наконец, старинное и забитое население на службе и жалованье сильнейшего.

Во главе беев в настоящее время стояли два человека: Ибрагим-бей, богатый, лицемерный, могущественный; и Мурад-бей, неустрашимый, мужественный и полный огня. Они как бы условились разделить между собою власть; Ибрагим-бей ведал гражданской частью, Мурад-бей – военной. На нем лежала обязанность руководить сражениями, он знал это дело превосходно и пользовался любовью мамелюков, вполне ему преданных.

Бонапарт, соединявший с гением полководца весь такт и ловкость основателя государств, которому притом пришлось уже управлять завоеванными странами, – немедленно оценил политику, которой следовало придерживаться в Египте. Прежде всего надлежало вырвать эту страну из рук ее настоящих владык – мамелюков. С ними-то и предстояло сражаться – как оружием, так и с помощью политики. К тому же для неприязненного к ним отношения имелись причины: они не переставали дурно обходиться с французами. Что касается Порты, не следовало давать ей повод думать, что хотят нанести ущерб ее верховной власти; напротив, требовалось показать, что Порту уважают; в нынешнем своем положении она имела мало значения. С Портой можно было договориться об уступке Египта, предоставив ей какие-либо иные выгоды или разделив с нею власть, что тоже было бы не худо, так как, оставив пашу в Каире и наследуя только одну власть мамелюков, французы уже могли быть вполне довольны.

Что касается населения, то, чтобы приобрести его расположение, нужно было склонить на свою сторону главную его силу, то есть арабов. Оказывая внимание шейхам, лаская их древнюю гордость, льстя, как это происходило в Италии, их тайному желанию – восстановлению древнего арабского отечества, можно было обеспечить себе обладание страной и даже привязать ее к себе; а если прибавить к этому уважение собственности и народа, то любовь населения была бы обеспечена.

Бонапарт принял образ действий, согласный с этими соображениями, столь же справедливыми, сколь и практичными. Обладая вполне восточным воображением, он легко усвоил торжественную и внушительную речь, приличествующую арабской традиции. Он издал прокламации, которые сразу перевели на арабский и распространили по стране. Он писал паше: «Французская республика решилась послать могущественную армию – положить предел разбоям египетских беев так же, как она была принуждена это сделать несколько раз в этом столетии против беев Туниса и Алжира. Ты, который должен быть господином беев и которого они держат в Каире без всякой власти и значения, – ты должен смотреть на мое прибытие с удовольствием. Ты уже извещен, без сомнения, что я прибыл не за тем, чтобы нанести вред Корану или султану. Ты знаешь, что французская нация – единственная союзница султана в Европе. Выйди мне навстречу и прокляни со мною вместе нечестивую породу беев».