Более глубокий взгляд на искусство мы встречаем у «официального» основателя современной эстетики – Баумгартена348. Согласно его утверждению, «объект эстетического познания есть красота, представляющая собою нечто абсолютное, познанное чувством». Познавательную ценность искусства признавал также и Гемстеруис349, утверждая, что «наслаждение прекрасным есть высшее познание» и что при эстетическом познании мы в кратчайшее время приобретаем наибольшее количество восприятий. Подобную же мысль о познавательном характере искусства высказывает Керд350, говоря, что «красота дает нам средство полного постижения объективного мира».

Мы, конечно, не можем считать, что одна красота, так же, как и постигаемая творческим разумом истина, дают средства полного постижения мира. Но соборное всечеловеческое прояснение анамнезиса о Божественной истине и красоте в философском и в художественном творчестве действительно приближает нас к этому предельному познанию, никогда его полностью не достигая без познания религиозного и нравственного.

Как ни отлична область эстетического познания от познания в сфере мышления, пользующаяся идеями и обобщениями разума, в ней, однако, тоже есть свои «обобщения» вне зависимости от формального логического мышления. В самом деле, все действительно художественные образы суть образы в большей или меньшей мере типические. Какой-нибудь художественный тип человека в словесной эстетике или в пластике не представляет собой ни одиночного знакомого нам индивидуума, ни родовое понятие человека; но общее, которое дается в типическом художественном образе, получается не абстрагированием частных признаков, как в интеллектуальном понятии, a выявлением основных признаков, определяющих данный тип. Как справедливо говорит Кант, в данном случае происходит своего рода «суждение без понятий». Искусство значительно понижает свое познавательное значение, когда рассматривает только единичность объекта. Портрет до мельчайших деталей схожий с оригиналом неизмеримо ниже портрета, выдвигающего характерные признаки оригинала, свойственные его типу. В этом смысле художественные изображения объектов напоминают образы первичных докультурных телепатических передач.

Однако, исчерпывающей полноты искусство приобретает только тогда, когда, помимо изображения типических признаков, привносит в свое творчество элемент идейнаго углубления сюжета. Только идея должна быть не главной целью картины, а ее внутренним осмысливанием. Если в произведении отсутствует художественная идея в виде углубляющего и связующего замысла, произведение теряет свою познавательную сущность, рискуя впасть в простую любопытную «болтовню», будь то область музыки, пластики или словесно-прекрасная. Кроме того, идея не должна быть взята из рассудочной области практической жизни или науки. Только идеи философские, религиозные и нравственные могут углубить эстетическое познание мира, так как в этом познании прекрасное, истинное и нравственное дополняют друг друга в едином божественном. Безнравственная идея в художественном произведении, конечно, возможна; но анамнезис родства искусства и нравственности эту идею отвергает, как недостойную. Точно так же для нормального восприятия не может быть вполне художественной картина с антирелигиозной идеей. Но, с другой стороны, излишняя насыщенность произведения религиозностью или нравственной нормативностью понижает его эстетическую ценность; и это не потому, что подобная связь не нужна, а потому, что искусство теряет в этом случае по пути к идеалу красоты свою автономность: оно обязано давать познание мира чувственного, а не сверхчувственного, и указывать на фактическое состояние мира, а не на долженствование.