Наконец, 5 сентября британский премьер-министр как бы подвел черту под дискуссиями в британском правительстве в июле — августе 1940 г. Он (так же как и госсекретарь) заявил: «Правительство не собирается признавать какие-либо территориальные изменения, которые могут произойти во время войны, если только они не являются результатом свободных и мирных переговоров и соглашений»[706]. Эта формула в дальнейшем повторялась государственными деятелями Англии, оставлявшими вопросы о балтийских делах на время послевоенного урегулирования. В таком же духе фактически писал и У. Черчилль в своем известном послании Сталину осенью 1940 г.

Итак, можно подвести некоторые итоги. В целом британская реакция на события в Прибалтике была достаточно сдержанной. Выше отмечалось, что в те июньские и августовские дни 1940 г. в Британии опасались немецкого вторжения — рядом была поверженная Франция, и английскому истеблишменту было не до Прибалтики. Советские акции по присоединению Балтийских стран рассматривались в Лондоне в контексте советско-германского сотрудничества и попыток Англии ослабить его. В Британии была довольно распространенной идея, что всякое движение СССР на Запад приведет в конечном счете к усилению напряженности с Германией и может послужить английским интересам. Кроме того, в Лондоне не прекращали попыток завязать британско-советский диалог, имея в виду использовать английского посла Ст. Криппса и возможные переговоры о торговом соглашении. И поскольку встречи Криппса со Сталиным и Молотовым происходили именно в те дни, когда советские войска входили в прибалтийские города, то Лондону или нужно было заявлять протест и прерывать переговоры или занять спокойную и выжидательную позицию, чему и было отдано предпочтение.

Действительно, со стороны Англии не было никаких протестов и жестких заявлений и вопросов. Собственно все дискуссии в британских правительственных кругах вращались вокруг проблемы — признавать де-юре или де-факто советскую абсорбцию (поглощение) Прибалтики.

В конечном счете английская политическая элита пришла к весьма прагматическому выводу: даже своим признанием на данной стадии они не смогут повлиять на прежний стратегический выбор Сталина в пользу соглашения с Германией. Она видела, что Москва еще не готова даже на модификацию своего внешнеполитического курса. Кроме того, реализация намерений СССР в Восточной Европе, и это понимали в Лондоне, зависела исключительно от германской поддержки. Как заявили некоторые британские дипломаты, здесь имели место противоречивые факторы — с одной стороны, движение на Запад Москва могла осуществить лишь при поддержке Германии, а с другой — именно это движение давало Британии шанс на нарастание советско-германских противоречий.