Мне кажется, основные нынешние лит. тенденции – документ и свободная манера. Их надо увязать. Далекие тенденции рождают поле, напряжение.

Мне кажется, основные нынешние лит. тенденции – документ и свободная манера. Их надо увязать. Далекие тенденции рождают поле, напряжение.

«Увязывает» Довлатов вдали от читательских глаз. Мы знаем с точностью до дня, когда закончилась его работа над повестью.

Последняя страница «Невидимой книги»:

Двадцать четвертое апреля семьдесят шестого года. Раннее утро. Спят волнистые попугайчики Федя и Клава. С вечера их клетку накрыли тяжелым платком. Вот они и думают, что продолжается ночь. Хорошо им живется в неволе…

Двадцать четвертое апреля семьдесят шестого года. Раннее утро. Спят волнистые попугайчики Федя и Клава. С вечера их клетку накрыли тяжелым платком. Вот они и думают, что продолжается ночь. Хорошо им живется в неволе…

В копилку же официальных публикаций писателя можно добавить три юморески в «Авроре», одну из которых – «Дозвонился» в № 10 за 1975 год – автор самокритично в письме назвал «маленьким говняным рассказиком». Тут, конечно, сразу вспоминаешь сановного Данчковского-Минчковского из «Чемодана» и его аналогичный по содержанию отзыв. Для автора публикация юморесок уже не путь к нормальному писательству, а способ просто заработать несколько десятков рублей.

Кроме «прозы» выходит несколько рецензий. Самая первая – отзыв на сборник Нины Петролли «Первое лето». Рецензия в «Звезде» по времени параллельна «маленькому рассказику» – явный результат планового обхода ленинградских редакций после возвращения из Таллина. Книгу Довлатов оценивает двойственно. К минусам он относит явную подражательность и склонность к шаблонам:

Перечитайте этот абзац: «…Ночь была теплая, ласковая.

И небо распахнулось во всю ширь. Вечное, не зависящее ни от каких людских войн…» Знакомый мотив? Ну, конечно же «Война и мир», раненый Андрей Болконский на поле сражения… Дальше: «– Эх! Черт возьми! Можно еще жить на этом свете, если есть трава звенящая!..» Припоминаете? Разумеется, Достоевский, «Братья Карамазовы», Иван, клейкие листочки. И еще: «Вырастить бы цветок небывалый! Такую красоту, какой еще на земле не было… Разве плохо память по себе оставить? Да еще красотой…» Опять затертая интонация, выщербленная тысячами перьев. И наконец, банальное до пошлости: «До чего же интересная штука – жизнь!»

И небо распахнулось во всю ширь. Вечное, не зависящее ни от каких людских войн…» Знакомый мотив? Ну, конечно же «Война и мир», раненый Андрей Болконский на поле сражения… Дальше: