Важнейшей и беспрецедентной юридической новацией, призванной покончить с практикой административных арестов, стало «правило 24 часов»: ни один французский подданный не может быть задержан более чем на сутки, после чего он должен быть либо освобожден, либо после допроса передан регулярному судебному трибуналу. Принятие этого предложения, выдвинутого Палатой Святого Людовика, означало бы огромный шаг к утверждению современного принципа гарантии свободы личности, тем более что оно относилось ко всем французским подданным без различия сословной принадлежности, которые становились в этом отношении равными друг другу перед законом; при этом отвергалось право на существование чрезвычайных судов. Но это требование — реакция на одиозную практику режима Ришелье — было в части, касающейся полного запрета административных арестов, абсолютно неприемлемо для двора, и большинство парламента от него фактически отказалось, предпочтя получить дополнительные гарантии неприкосновенности специально для судейских оффисье.

И, наконец, никогда еще парламент не притязал в такой жесткой форме на то, чтобы определять состав правительства, как теперь, когда он выдвинул требование отставки и изгнания первого министра Мазарини, объявив его возмутителем общего спокойствия. Выдвижение этого требования (произошедшее далеко не сразу) означало политизацию и «персонализацию» конфликта и имело сложные последствия. Лозунг «Долой Мазарини!» позволил привлечь на сторону парламента многих недовольных министром аристократов, а это помогло укрепить оборону Парижа во время его осады; антиправительственные настроения парижан были подкреплены националистическими мотивами италофобии. Но в то же время этот лозунг отодвигал на задний план все другие требования и придавал позиции парламента в известном смысле конъюнктурный характер. Через год после Парижской войны, когда парламентарии вступили в союз с Мазарини против Конде, им пришлось забыть о своих обличениях кардинала, чтобы снова вспомнить о них еще через год, — все это не способствовало авторитету верховного суда.

Судейская элита полагала, что она, при знании права и несменяемости, способна гораздо успешнее выборных Генеральных Штатов проводить нужные народу реформы и блокировать тенденции деспотического перерождения монархии. Фронда дала возможность проверить это мнение и показала, что судьи не являются идеальными реформаторами. Они плохо разбирались в экономике, не понимали особого значения кредита в годы войны и были наивно уверены в том, что все проблемы будут решены, если как следует ограбить финансистов. Когда речь шла об ущемлении финансистов, парламентарии не знали правила «Закон не имеет обратного действия», — скорее действовал принцип «Fiat justitia, pereat mundus!» («Да свершится правосудие, пусть даже погибнет мир!»).