Знаю, что в той церкви, которую вы называете папистской, есть много людей, которые меня не любят; но таких я вижу и в твоей церкви. Однако легче стерпеть зло, к которому привык. Поэтому я терплю эту церковь до тех пор, пока не увижу лучшей. И она тоже вынуждена терпеть меня, пока я не стану лучше. Нет неудачи тому, кто плывет между двумя противоположными бедами.

Теперь о том, что ты выхватываешь из моего Предварения, весьма искусно искажаешь для ложного обвинения и обнаруживаешь у нас место, общее со скептиками. Ты здесь тотчас же устраиваешь трагедию, так как я вспомнил скептиков; будто бы я думаю, что вообще ничего не следует утверждать. И ты не прекращаешь ложных обвинений до тех пор, пока не назовешь меня атеистом, хотя ты и предупредил, что не хочешь судить о моем сердце. Как прекрасно сходится одно с другим: ты говоришь с лучшим намерением: «Я не хочу судить о твоем убеждении», и за этим следует: «Ты вскормил в своем сердце αθεον[1604] Лукиана». И здесь ты предоставляешь мне свободу — желать казаться смешным оратором или нечестивым, глупым писателем. Такова твоя сдержанность, в которой ты подражаешь моей Диатрибе! Но посмотри-ка: ты здесь вдвойне клевещешь! Сначала я сам отнимаю у скептиков все, что изложено в Священном писании, или то, что дал нам авторитет церкви. Нет никакой нужды приводить мои слова, так как ты сам их приводишь. <...>

Какое значение имело для меня Священное писание и сколь колеблюсь я в вопросах веры, думаю, достаточно явствует из моих сочинений. Здесь я до такой степени не желаю скептического духа и не имею его, что за веру я без всяких сомнений готов принять смерть. Но я говорю о спорных вопросах, в отношении которых и церковь некогда была скептической, долго обдумывала их, прежде чем определила; они такого рода: об похождении Святого Духа от обоих ипостасей, о признании слова «единосущный», о пресуществлении хлеба в тело Господне, о чистилище, о неповторяющемся крещении, о крещении младенцев, о зачатии Марии Девы и, может быть, о свободной воле. Я говорю об этом и о вопросах такого рода, в отношении которых, если церковь ничего не решила и если меня спросят, как я думаю, я ответил бы, что мне это неясно, но Богу известно. После того же как церковь определит и это, я, презрев человеческие доводы, следую за церковью и перестаю быть скептиком. <.,.>

Послушай теперь о твоем искалеченном силлогизме. Существует несколько вопросов, которые можно сдержанно исследовать. Таковы: о Мафусаиловом веке, о том, в каком возрасте Соломон стал отцом; однако мучительные расследования и споры осуждены. И опять же у теологов-схоластов есть много тем, по поводу которых церковь до сих пор ясно не высказалась: о них и размышляет скептический ум. Но ты настаиваешь: здесь говорится о свободной воле, и если я числю этот вопрос среди ничтожных, то я говорю правильно, но думаю нечестиво; если же среди необходимых, то я думаю благочестиво, но говорю нечестиво. Здесь я оказываюсь, конечно, между молотом и наковальней[1605]. Но выход очень прост.