Немцы насторожились: что это, провокация? Они-то отлично знали, русским наступать здесь бессмысленно: для этого у них не было сил. Или, может, это отвлекающий маневр? Русские где-нибудь пустили разведку? Да нет. Кажется, в самом деле пошли в ночную атаку. По всему хребту закричали «ура!». Рус Иван не иначе как спятил.

Вот тогда-то немцы и всполошились. Черт знает что могут выкинуть эти русские: у них никогда нет ничего привычного. Ударили со всей своей слаженной расторопностью, всей массой огня, вплоть до крупнокалиберных пулеметов. Повальный треск пошел в частом гребне подлеска, выкашивая мелкие березки прямо под корень, вырубая в них целые просеки. Под бледно-мертвенным светом трассирующих пуль видно было, как дымились белоствольные деревца, едва набравшие силу, корежились от огня, ломались и падали зелеными головами к своим расщепленным пням, как споткнувшиеся на бегу солдаты, простреленные навылет, срезанные хлесткой струей оплавленных пуль. Вокруг все рвалось, сотрясалось, клубы огня и дыма выметывались вверх; от жара коробились, свертывались листья, только что сполна налившиеся соком земли. Но сейчас и земля горела. Сплошной, беспрерывный гул стоял над хребтиной горы.

А сводная рота в это время шла, тянулась из-за скал тонкой непрочной цепочкой. Впереди шли Фаронов и Финкель, сзади, замыкая цепочку, командир роты Чекмасов и ротный парторг Шилов из челюбеевского батальона. Так они углубились на полкилометра, а потом Финкель круто свернул вправо, прошел еще метров сто и остановился в седловине, наискось прорезавшей склон горы травянистым увалом.

— Чуть выше, — сказал он Фаронову, всматриваясь в длинное зарево над горой, — стоят четыре минометные батареи. Дальше — офицерские землянки, потом еще идут окопы — запасные. Подняться можно отсюда.

Фаронов подтянул роту, развернул ее цепью так, что вся она оказалась в седловине. Наплыв со стороны вершины, прикрытый еще сверху кустиками волчьей ягоды, кидал на ее разрез густую темную тень от всполохов огня. Снизу хорошо было видно, как мечутся там фигурки, перебегая от окопа к окопу, как поблескивают в траншеях, изрезавших поперек и наискось склон горы, солдатские каски с прямым характерным вырезом.

Пятерых под началом Саврасова Фаронов отрядил на минометные батареи.

— Лучше всего без шума. Ножами, — сказал он. — Потом догоните.

Саврасов, Петро и Михайло Якушкины и еще двое из роты, что были покрепче, бесшумными ящерицами выскользнули из седловинки, пропали в тягучей полутьме. Остальных Фаронов повел наверх. Идти было нелегко, особенно пулеметчикам. Им помогали стрелки, неся на руках готовые к бою станковые пулеметы. Спотыкались, падали, тихонечко поругивались. На полпути встретилась кухонная двуколка, уютненько устроившаяся на выравненной площадке в той же седловине. Два повара, возившиеся у котлов, заметили их слишком поздно. Их сцапали словно котят. Вот когда пригодилась десантная сноровка в ночном бою. Отсюда Фаронов доложил по рации, что рота находится на противоположном склоне, что он сейчас выбирает позиции для пулеметов, потом расставит ротных минометчиков, чтоб могли ударить по окопам и по траншеям, а сам еще подымется кверху и развернутой цепью пойдет наискось на вершину горы.