Долго, еще очень долго сохранялось в нас старинное московское мракобесие, которым, по словам императора Петра Великого, «наш народ весь заражен был». Конечно, эти века не знали атеистов (впрочем, их не было и в Европе), однако такая религиозность, какая закрепилась в Москве, допускавшая самые отталкивающие культовые формы, имеет весьма отдаленное отношение к христианству. И не случайно Великий реформатор Российского государства отмечал невежество, «тьму», идолопоклонство и пустое суеверие в числе самых распространенных явлений своего времени. А потому требовал «учить и запрещать, дабы расколов, суеверия и богопротивного чествования не было, дабы неведомых и от Церкви не свидетельствованных гробов за святыню не почитали; и притворных беснующих, в калтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, и прочих под образом благочестия притворных и прелестных дел от духовного и мирского чина не принимали; дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли»[876].

Ктото справедливо сказал, что если в Византии ереси рождались от чрезмерного интеллекта, то у нас они появлялись вследствие отсутствия оного. Не удивительно, что тема обряда, внешних символов стала камнем преткновения для большинства паствы и клира нашей Церкви. Отсутствие же образования и культуры приводило к тому, что любое мнение, несогласное с устоявшимся, тут же автоматически квалифицировалось, как ересь без какихбы то ни было оснований. Достаточно вспомнить трагическую историю преподобного Максима Грека (память 3 февраля), чтобы убедиться в истинности данного тезиса. Как ни горько звучит, но это очень «порусски»: вначале пригласить к себе изза границы книжника, дабы учиться у него, затем за «ереси» бросить учителя на 25 лет в темницу, а после смерти – прославить как преподобного.

Не скажу о живых,

А покойников мы бережем…

В.С. Высоцкий

И, оценивая себя сегодняшних, несложно прийти к выводу, что наше неумение слушать оппонента, неуважение к чужому мнению, личностная оценка любого противоположного взгляда не только, увы, присущи нашему сознанию и практике, но и являются законным детищем московской необразованной религиозности.

Впоследствии ситуация с просвещением лишь ухудшалась. «Привычка русского общества к невежеству, боязнь от науки впасть в религиозные заблуждения и горделивая мысль, что русские «без наук православны», служили сильным препятствием к подъему образования». Напрасно восточные патриархи своей грамотой 1593 г. убеждали русских епископов заботиться о религиозном просвещении; те оставались невнимательными к этим словам. А когда царь Борис Годунов (1598—1605) задумал устроить школы для преподавания иностранных языков и вызвать к нам ученых иностранцев, «попы и монахи воспротивились этому», заявив, что такая мера наверняка вызовет раздор и подорвет былое единоверие в русском народе[877]. Как будто это единоверие и в самом деле было некой вековой константой…