Привлечение к следствию братьев Львовых в связи с показаниями офицеров Гвардейского экипажа получило в семье Львовых следующее объяснение: уличающие показания дал Гудим, который выдумал все обстоятельства эпизода. Мотивом «оговора» со стороны Гудима явилось будто бы стремление «придать себе более важности в обществе, в котором [он] был членом»[637]. Это утверждение не находит подтверждения в документах следствия: формальная принадлежность Гудима к тайному обществу на процессе не была установлена, первоначальные уличающие показания были даны не им, а участниками восстания – морскими офицерами, которые разговаривали лично с Гудимом в канун событий 14 декабря и являлись авторитетными свидетелями в данном вопросе. Неверное обоснование появления уличающих показаний, отразившееся в семейном предании, представляется весьма симптоматичным. Оно в особенности обращает на себя внимание потому, что, в сущности, сообщает о полной фабрикации уличающих показаний; но, как видим, это обоснование не выдерживает проверки фактами[638]. В действительности, Гудим не признался в своей принадлежности к числу членов тайного общества и участии в совещаниях заговорщиков, но несмотря на это подвергся административному наказанию.

Совершенно фантастическими выглядят мотивы «оговора» со стороны Гудима, приведенные в записках А. Ф. Львова: придание себе «веса» в заговоре грозило лишь более тяжким наказанием. Очевидно, действительные обстоятельства этого эпизода существенным образом отличаются от семейного предания, а значит, правомерно придать больше веса показаниям флотских офицеров и вынужденному признанию Гудима. Отсюда с необходимостью вытекает вывод о более серьезном участии братьев Львовых в декабристском заговоре, чем это явствует из материалов следствия и, тем более, из его итогового заключения. Как представляется, всплывший на следствии эпизод с Мордвиновым объясняет одну из причин сокрытия фактов, связанных с участием Львовых в заговоре: возможно, эти офицеры являлись одним из звеньев, которые связывали руководство декабристского заговора с государственными деятелями, высшими сановниками, заинтересованными в политических переменах.

В числе подозревавшихся в участии в заговоре декабря 1825 г. находились братья Владимир Николаевич и Николай Николаевич Креницыны, прапорщики Измайловского полка. Арестованный по подозрению в участии в заговоре подпоручик того же полка К. П. Миллер показал, что его однополчанин подпоручик А. А. Фок 15 декабря, на следующий день после событий, когда офицеры полка, сопротивлявшиеся присяге, были вызваны к полковому командиру для объяснений, сообщил Миллеру, что «призывали только пятерых, но что еще были в заговоре два Креницына», которые, по словам Фока, «приглашены были в общество подпоручиком Кожевниковым и обещали не присягать», однако в действиях заговорщиков не участвовали. Эти сведения были предъявлены на следствии Фоку в сопровождении вопросов: «Точно ли Креницыны были предварены о намерении [заговорщиков] и точно ли обещали не присягать… в чем состояли их действия, когда и кем были приняты?». В своем ответе от 1 февраля Фок показал, что ему неизвестно, были ли Креницыны предупреждены и обещали ли они не присягать, но утверждал, что узнал об участии их «не ранее, как вечером накануне… происшествия», причем застал их у Кожевникова, и поэтому считал, что последний и принял обоих братьев в заговор. «Я не полагаю, чтобы они и после принимали какое-либо участие, да и у самой присяги я их не заметил, впрочем, ручаться не могу. Миллеру же я не говорил, что они обещали не присягать, а говорил, что они тоже замешаны», – заключал Фок[639]. Главный свидетель, Н. П. Кожевников, был также спрошен о Креницыных. Он подтвердил, что Креницыны являлись участниками «рассуждений его с прочими о сопротивлении новой присяге», но, по его утверждению, ничего не знали о существовании тайного общества и его планах. Главные члены Северного общества отозвались незнанием на запрос о принадлежности Креницыных к тайному обществу и участии их в заговоре[640].