Результаты допроса у Левашева были немедленно доведены до сведения императора. Левашев передал Зубкову слова Николая I о том, что его поместят в крепость и подвергнут дальнейшим допросам; если он докажет свою невинность, его «освободят» через два-три дня или «немного больше». Такая оценка содержала надежду на освобождение, если, при отсутствии новых уличающих данных, подследственный оставался на позиции полного отрицания участия в тайном обществе и даже знания о существовании этого общества[655]. Очевидно, подозрения против Зубкова и Данзаса были довольно значительны, – такого рода, что после первого допроса обоих отправили в крепость (в своем «Рассказе» Зубков удивлялся, что признавшегося в принадлежности к тайному обществу в 1817 г. А. А. Тучкова поместили в Главный штаб). Несомненно, причиной тому стала обнаруженная близость обоих к Пущину, одному из главных деятелей Северного общества и выступления 14 декабря 1825 г.; Тучков же заявил только о своей давней принадлежности к Союзу благоденствия[656].

Допрос Зубкова на заседании Комитета вел А. Х. Бенкендорф. На нем начался новый этап противоборства следователей и подозреваемого. Со стороны следствия вновь прозвучала констатация уже «известного» факта участия подозреваемого в «преступном» обществе: по словам члена Комитета, показания «неоспоримо доказывают» принадлежность Зубкова к тайному обществу; об этом говорят и вскрытые связи его с арестованными[657]. Требовалось откровенное и полное признание в характере участия в тайном обществе, либо осведомленности о нем. Примечателен и другой прием следователей в ходе «подготовки к допросу», направленный на формирование у обвиняемого надежды на прощение со стороны высшей власти. Член Комитета сообщал допрашиваемому: «Если сознаетесь – можете надеяться на высочайшее прощение»; если отрицание имеющихся доказательств продолжится – последует неминуемое и тяжелое наказание. Надежда на прощение в случае откровенного признания сопровождалась угрозой ужесточения наказания за сокрытие правды.

Согласно описанию Зубкова, следователи пошли даже на формулирование собственной оценки критериев причастности к конспиративной организации. Они утверждали во время устного допроса, что «преступное» тайное общество существенным образом отличается от масонства с его обрядностью и отлаженной методикой принятия членов: в отличие от масонства, в данном обществе «если вы разделяете идеи хоть одного из его членов, вы уже этим самым принадлежите к нему… вас могли завлечь»[658]. Тем самым подчеркивалась слабая формализация конспиративных связей, их неоформленность, отсутствие особых обрядов и развернутой системы посвящения в члены.