Тем временем 21 января, в своем большом перечне участников тайного общества, Оболенский назвал Зубкова среди членов, находящихся в Москве. Вместе с Колошиным, Штейнгейлем, Горсткиным и Нарышкиным Зубков был охарактеризован так: «Все сии члены женаты и потому принадлежат к обществу единственно по прежним связям», а «круг их действий» заключается только в благотворении, освобождении дворовых, улучшении состояния крестьян, заведении школ «в деревнях». Зубков был назван Оболенским среди членов тайного общества, имевшего целью «распространение просвещения», «улучшение состояния крестьян», освобождение дворовых людей. При этом Оболенский лично не знал Зубкова[649]. Речь шла о созданном Пущиным в Москве в начале 1825 г. «Практическом союзе», состоявшем из бывших членов Союза благоденствия, членов Московской управы Северного общества и его друзей, ранее не принадлежавших к политическим тайным обществам.

Показание Оболенского, адресованное на имя Николая I, поступило уже после принятия решения об освобождении Зубкова. По воле императора, объявленной Левашевым, у Зубкова был отобран уже выданный ему оправдательный документ «под видом некоторых перемен», а выезд из Петербурга запрещен. У Пущина и других участников «Практического союза» затребовали дополнительные показания. Пущин и Павел Колошин отвечали, что Зубков не принадлежал к нему, руководители Северного общества не знали о членстве Зубкова, Оболенский в повторном показании отвечал, что точно не знает, состоял ли Зубков в этом союзе, ссылаясь в этом вопросе на Пущина (о принадлежности Зубкова к какому-либо другому обществу Оболенского не спросили, об источнике сведений, которые легли в основу его прежнего показания, – тоже). Вывод, который сделали члены Комитета на заседании 25 января, состоял в том, что «уважительных причин привлекать Зубкова к делу о злоумышленном обществе» из представленных показаний не открывается, в силу чего аттестат ему нужно возвратить и разрешить отъезд из Петербурга. Император согласился с этим мнением[650]. В «Алфавите» Боровкова утверждалось, что Зубков «оказался не принадлежащим к обществу и не знавшим о существовании оного», а Данзас «только слышал о существовании общества, стремящегося к ниспровержению правительства, и о том не донес»[651].

Зубков оставил любопытнейший документ: «Рассказ о моем заключении в Санкт-Петербургской крепости», одно из первых по времени мемуарных свидетельств об аресте и привлечении к следствию по делу декабристских тайных обществ, созданное «по горячим следам» спустя несколько месяцев после освобождения. Особую ценность документу придает его синхронность событиям, свойственная ему подробность в описании основных процедур следствия. Это обстоятельство открывает уникальные возможности для оценки мотивов поведения подследственных, с одной стороны, и для анализа политики следствия, с другой. В «Рассказе» Зубкова можно обнаружить уникальные данные о приемах ведения «устных» допросов Комитетом, характере воздействия руководителей следствия на подозреваемого, которые нельзя извлечь из сохранившихся документов следствия. Зубков отразил существенно важные принципы, методы и приемы ведения устных допросов, которые, в той или иной степени, проявлялись в большинстве других случаев, в том числе в случаях подозреваемых, оправданных затем в ходе процесса. Это обстоятельство придает источнику особую ценность в контексте изучения особенностей расследования по «делу декабристов».