— Судить? Я похож на судью?

— Может быть, и не похож, — ответил он, успокоившись, — только ведь другого-то судью мне и на дух не надо. Не потерплю. — Он сидел прямо, уже полный важности и достоинства, а слова его — вроде бы даже сердитые и колючие — так и кланялись мне, так и кланялись. Неведомо только зачем. Подыграть? Задобрить? Неужели он забыл, что это бесполезно?

Может быть, и мне ответить ему тем же? Переменился Юрий, заметно переменился. Хитрит, играет, с друзьями это вроде бы ни к чему.

— Сам себя суди, если есть желание, — сказал я. — Кто ж еще осудит строже?

Он поднял на меня пытливые веселые глаза: видно, слова мои пришлись ему по душе.

— В том и вся суть, что нет у меня такого желания. Зачем казнить себя, когда и без суда хорошо?

— Хорошо? Ты уверен?

Спросил я и сразу раскаялся: судить вроде бы отказался, самому Юрию право предоставил, а уже сужу. Разве вопросы мои не суд?

— Может быть, и не уверен, — медленно ответил Юрий, усмехнувшись. — Хорошо, и ладно. Начнешь искать веру — всю радость растеряешь.

— Радость, конечно, лучше бы не терять…

— Знаешь, Федор, ни упрека тебе, ни нотаций… — Он оживился. — Придешь домой вовремя — хорошо, задержался где-либо — тоже не беда. И стол накрыт, и рюмку подадут. Причем с улыбкой, с добрым сердцем. Чем не жизнь? — Ему, видимо, и в самом деле нравилась такая жизнь. Стол, рюмка… Устает, наверное, на своей хлопотной службе. — Понимаешь, без особых причин и задерживаться-то нигде не хочется. Завершил трудовой день и — домой. Отойдешь малость от суеты и беготни, телек посмотришь… И никто с ехидцей не спросит, осилил ли ты Монтеня или Ларошфуко, никто не установит срок, когда тебе прочесть философа Федорова или историка Соловьева… Живут нормальной жизнью, знают свое место.

— Что за место? — спросил я.

— Как тебе сказать… Понимают, что ты мужчина, что приличные деньги пришли в дом, порядок установился…

— А Ирина не понимала?

— Может быть, и понимала… Только у нее другое было на первом плане. Блок, Гегель, Есенин…

— Разве это плохо?

— Совсем неплохо, когда в меру. Представь себе: прихожу усталый, голодный, а она вместо того, чтобы с ужином поспешить, подвывает как раненая волчица:

Я умываюсь, ужина прошу, а она:

Высмеивая Ирину, он тоже подвывал, и лицо его от строки к строке все больше и больше свирепело. Я не выдержал и рассмеялся: видно, она допекла его Блоком.

— Тебе смех, а мне горе горькое. Злому недругу не пожелаю.