И Мелинда Металман держится прямо, спина столбиком, за вычетом лебединой шеи и чуть выпирающего таза, коим она лупцует зазевавшихся, весомая, стройная, сочная девушка, ее платье ровно такой длины, чтоб позволить думающему мужчине воображением постичь системы, притаившиеся, должно быть, внутри, вращающиеся вразлет и безмолвно около неподвижно-алого средоточия. И, и осанка – что такого было в ее голове с темными, ширящимися, трепещущими глазами, в голове, легко балансировавшей на верхушке простой вертикали? Быть может, именно контраст со всей прочей фауной в той хладной заиндевевшей топи, быть может, всего лишь то, что голова легко и радостно позволяла жизни течь своим чередом, а не выпяливалась, дабы на оную цыкать. Цыканье окружало меня со всех сторон, и я его презирал, и я презирал и презираю по-прежнему все до единой выпяливающиеся головы.

Но о танце, конечно, речи не шло, и эта девочка в спазмах Обряда, конечно, либо танцевала, либо встраивала себя в социальную орбиту вокруг стойки с закусками, а я никогда в жизни не приближусь к женщине возле стойки с закусками.

И да еще по всему периметру помещения, которое я обходил, за мной следовала, будто мы связаны общим костным мозгом, леденившая кровь фигура Вероники Кипуч, и поэтому все на свете было сочтено невозможным, как если бы оно таким не было, пусть это и не так, и вот он я – крошечный, замороженный, усталый. Однако в холодной ванне канделябра я помню ту вертикаль, и волосы, и глаза, словно крылья на голове, знать не знавшей, что такое выпяливаться, осмеивавшей выпяливание вскидыванием звездно-протуберанцевых кудрей.

Она сказала мистер Кипуч какой ужасно чудесный сюрприз увидеть вас здесь так неожиданно после стольких лет, вы помните кто я, а рядом с ней Мандибула, а рядом в кабинке северные регионы темной планеты головы Валинды Павы, а рядом Рвенинг, раскладывает магнитную шахматную доску, он играет в шахматы сам с собой ночи напролет, а рядом Линор, она хотела удрать обратно в лифт, когда мы вышли в холл, она видела, я чувствовал, и Мандибула ласкала рукав жакета Минди, словно это эрдельтерьер, и вот она, и день был такой, что когда она сказала мистер Кипуч какой ужасно чудесный сюрприз увидеть вас я ощутил где-то глубоко под всеми нашими ногами тяжелый мокрый хлюп, как будто бы шестеренки какого-то массивного подземного механизма все сблизились внутри резервуаров со смазкой, а она говорила Линор ты меня помнишь, я тебя конечно же помню, бьюсь об заклад ты помнишь моего мужа, в которого ты запустила туфлей, а как Клариса, и я, уже скача на ритме этого механизма, слушал, как наверху говорят о соляриях и авариях, и бессчетное число слов о мужьях и газонах, и колледжах, и том или ином платье, и карьерах, и супружеской психотерапии, и Линор все это время односложна, и затем по касательной к типу коммутатора, который мы используем, и о мимолетном, и над кабиночным горизонтом брезжит вся планета Пава, и шестеренки впиваются друг в дружку, и глаза выкатываются, и разговор идет о Линорином попугае, нашем попугае, все в контексте мужа в некоем баре с самобичующимся барменом, и упоминается Пустыня, внезапно, и ноздри Линор нежданно пышут огнем, она отскакивает, Линор и Минди долго смотрят одна на другую, отчего атмосфера как-то меняется, и надо всем и заглушая все раздается топот копыт по мраморному полу холла, Скарсдейлский экспресс, стремглав, ледяные искры из-под колес, влекомый ослепительной четверкой коней, что стегают сами себя: Голени, Осанка, Аромат и Звуки, и закатываются все звезды.