Увидеть такое сооружение – событие, сбивающее с толку, незабываемое. Можно описывать это событие как столкновение двух поэтик, дурно сказавшееся на них обеих. Жанр памятника внес неясность в идею небоскреба, жанр небоскреба извратил идею памятника. Но такое понимание предполагает, что Дворец Советов – всего лишь невразумительный жанровый гибрид, а это не сообразуется с очевидной целостностью и энергийностью сооружения, удовлетворившими Сталина.

Дворец Советов, с одной стороны – это всем известные макет и перспективный вид. Но с другой – никому в действительности не знакомый фантасмагорический мегаобъект на берегу Москвы-реки рядом с Кремлем. В первой ипостаси это скульптура и изображение скульптуры. Мы видим сравнительно небольшую, изящную вещь. Горелов на своей картине хорошо это почувствовал и передал, отделив макет от Сталина со свитой отчетливой дистанцией, как если бы незримая черта не позволяла им подойти ближе, так что они видят нечто не выбивающееся из человеческого масштаба. Уменьшение пошло бы этой вещи только на пользу. Такой Дворец Советов был бы особенно хорош в качестве отлитого из блестящего металла настольного украшения в кабинете большого советского начальника в качестве, скажем, пресс-папье. Вероятно, эта вещь Сталину понравилась.

Но несравненно более глубокое удовлетворение доставил ему этот проект тем, что архитекторы, преодолев классово чуждые ему интеллигентность, европейство и американизм, сумели-таки уловить и выразить то, что я, вслед за Шарифом Шукуровым, назову атавистическим проявлением архаического «храмового сознания»666. В этом отношении все те бессмысленные, казалось бы, затруднения, которые испытывал бы каждый живой человек, направляющийся во Дворец Советов, заведомо получали оправдание, ибо храмовое сознание отторгает практические жизненные требования к архитектурному объекту, требуя от человека переключения на сублимированный режим чувств, мыслей и поведения.

Дворец Советов – не небоскреб и не памятник. Это башня в том глубинном смысле слова, который указывает на принципиальное отличие башни от здания, закрепленное во многих языках. Латинский различает turris и aedificium, итальянский – torre и edificio, французский – tour и bâtiment, английский – tower и building, немецкий – Turm и Gebäude. Согласно Библии, в самом происхождении нынешних языков, дружно отличающих башню от здания, виновата именно башня, а не здание. Силуэт Дворца Советов – как у самой знаменитой из башен мира – Эйфелевой, и вогнутая колоннада, встречающая тех, кто взошел на подиум, – горизонтально положенный эквивалент арки, на которую опирается башня Эйфеля.