Светлый фон

 

София

София

Вы вечером к нам будете?

Скалозуб

Скалозуб

Как рано?

София

София

Пораньше, съедутся домашние друзья,

Потанцевать под фортепияно, –

Мы в трауре, так балу дать нельзя[653].

 

Но вместо танцевального вечера, вернее, на его жалком фоне, домашним друзьям Фамусова пришлось поучаствовать в фарсе: все вместе они разыгрывают сочиненную Софьей клевету о сумасшествии Чацкого. Уродливые, глухие старухи и клоунского вида разновозрастные мужчины с энтузиазмом подхватывают сплетню о повреждении ума у человека, который им сильно не нравится. Не нравится, впрочем, поделом – так он навязчив в своих обличениях; так не уместен он в бальной зале. Ему бы сдержаться, умерить свой пыл, вспомнить, что прибыл он сюда для других целей. Его ведь в дом Фамусова позвала любовь, сюда он явился прямо с дороги, не заехав домой. Но с первой же минуты торопится Александр Андреевич наградить насмешкой и отца Софьи, и ее дядюшку, и ее тетушку, и общих знакомцев, и Молчалина, и даже танцмейстера Гильоме.

А предмет его любви, к кому он скакал «и день и ночь по снеговой пустыне», Софья Фамусова, в ответ на этот шквал нападок, с досадой спрашивает его, «человека-змею»:

Тон был задан; не вышло ни любви, ни прежней дружбы, ни праздника с танцами, о чем и говорит при разъезде гостей крайне недовольная вечером графиня-внучка. Незамужней великовозрастной внучке, конечно, больше бы хотелось танцевать с молодыми кавалерами, а не выслушивать, как уродливые старики и старухи поносят какого-то приезжего, который к тому же ни с кем не танцует. Да и странно было бы видеть его вальсирующим: Чацкий в исполнении М. И. Царева (здесь артисту уже около пятидесяти), игравшего эту роль еще в театре Мей-ерходьда в 1937 году, а потом еще и много лет спустя, – выглядит как автомат для произнесения монологов, как резонер-декламатор. В его любовь к 17-летней (по пьесе) Софье поверить трудно, ибо исполнительнице этой роли, актрисе И. А. Ликсо, здесь хорошо за тридцать, а выглядит она, особенно на крупных планах, еще старше. Какой любви хочет этот поживший и изрядно помятый мужчина от этой видавшей виды женщины? Почему эта упитанная дама в свои солидные лета еще не замужем и только невестится? Как быть с анонсами картины, которые излагают содержание комедии о молодом дворянине Александре Андреевиче Чацком, после трехлетнего отсутствия возвратившемся из-за границы к своей возлюбленной (а ей тогда было всего четырнадцать), с кем они выросли вместе и с детства любили друг друга?

Фильм-спектакль представил не столько комедию, сколько памфлет, с большой дозой сатиры и сарказма, где уместными кажутся только «великие старухи Малого театра»: Е. Д. Турчанинова (княгиня), В. Н. Рыжова (графиня бабушка), В. Н. Пашенная (Хлёстова), ну и, конечно, блистательный К. А. Зубов (Фамусов). Зрелище московского общества – гостей Фамусова – ярче, чем даже текст комедии Грибоедова, доказывает правоту А. С. Пушкина, считавшего, что монологи Чацкого перед скопищем уродов и бесполезны и бессмысленны, как бисер перед свиньями, то есть перед глупцами, невеждами, мракобесами. Чацкий-Царев показывает на сцене Малого театра (а вслед за театром и на киноэкране) не ум свой, а неумную и неуемную бестактность.