— Позабыл… — неистовствовал Дюделер. — Наша лучшая реклама… Позабыл.

Он с трудом подавил смех, вытащил из кармана обычные полагавшиеся в «этом случае талоны на бесплатное «Порошковое молоко для новорожденных Дюделера», протянул мне сберегательную книжку, которую фирма всегда заводила на имя младенцев из семей особо заслуженных работников.

— Вот книжка, — сказал Дюделер, издав еще один короткий смешок. — Конечно, не то что ваша тогда, но все же…

Я не задавал более вопросов, только кивнул в знак признательности, ибо уже догадался, что сберегательная книжка моего детства, та самая мощная сила, средство вывести меня в люди, хранила на своем счету сумму, за которую отец продал Дюделерам мое фото.

Это предположение подтвердилось во время краткой беседы с матерью. На мой вопрос, как это я до сих пор ничего не знал ни о происхождении дюделеровского рекламного младенца, ни о причине такого вклада на сберегательной книжке, она ответила уклончиво, намекая на естественную в этой ситуации неловкость и отвечая на мои догадки с приличествующей случаю стыдливостью. Но теперь я уже все знал и пытался справиться с тем, что узнал, — это знание вызвало во мне поток самых противоречивых чувств, которые я старался примирить в своем разгоряченном мозгу, а тем временем произошли новые волнующие события, их надлежало сопоставить и согласовать со старыми, и они давали мне обильную пищу для размышлений. Сынок наш рос, и жена моя Марион, которая все эти годы, даже в первые годы нашего брака, не покидала своего поста в приемной младшего подслеповатого шефа с лоснящейся кожей, временно прервала свою работу, воспользовавшись предоставленным ей послеродовым отпуском — отпуск этот был щедро увеличен фирмой «Дюделер», обуреваемой прогрессивными идеями. Марион целиком посвятила себя благополучию ревущего красного комочка человеческой плоти. Постепенно красный цвет кожи сменился нежно-молочным, морщинки разгладились, под ними наросли пухлые подушечки, а рев сделался осмысленнее, сигнализируя о голоде или мокрых пеленках; мать моя была для Марион самой квалифицированной помощницей по уходу за младенцем, но, к собственному, к моему и к общему нашему горю, не смогла передать ей то ценное свойство, с помощью которого когда-то столь легко и естественно меня осчастливливала. Усилием воли нельзя вызвать то, чем обделила природа, и я со вздохом вспоминал о собственных бесплодных стараниях в подвале нашего дома, где падала размокшая штукатурка и торчали мертвые пальцы картофельных ростков. Мой сын, после нескольких недель тщетных томительных попыток получить то, что ему причиталось от природы, был переведен на «Порошковое молоко для новорожденных Дюделера» — я получал его по талонам, и повсюду в нашей квартире громоздились теперь банки и обернутые в целлофан пакеты со смеющимся младенцем, которым был я сам.