Через три месяца я прилетел в Алма-Ату. Милиционер у входа в Верховный Суд требует у меня паспорт. А паспорт – в уголовном деле. Протягиваю комсомольский билет. Вру, что паспорт у меня украли. В здании идет ремонт, всюду леса, работают штукатуры. Коллегия заседает в актовом зале. Судьи сидят на высокой сцене за длинным столом, я стою внизу.

– Приговор остается в силе, – говорит судья-казах, который сидит в центре стола.

Я чувствую слабость в ногах. Ну, вот и всё! Приплыл.

– А ты зачем приехал? На что рассчитывал? Как тебя вообще оставили на свободе с такой статьей? – спрашивает казах.

– Хотел сказать последнее слово.

– Поздно, – говорит казах. – За содеянное надо ответить.

Объясняю, что за те полгода, пока шло следствие, а потом суд, я стал совсем другим человеком.

– Все так говорят. Поздновато наступает просветление, – говорит казах.

Командует милиционеру у входа.

– Под стражу его!

Мент крепко берет меня за локоть. Выходим из здания, где уже стоит милицейская машина.

Сколько лет прошло, а до сих пор не могу понять, чего вдруг я рванул. Скорее всего, со страху. Неволя казалась мне чем-то вроде ада на земле. Бегу со всех ног. Лечу, как горный сайгак. Уж чего-чего, а бегать умею. За мной гонятся, свистят, кричат, но не стреляют. В то время это ментам запрещалось. Ухожу от погони. Но странно – радости нет. Что ж такое, нет радости!

Конец сентября. В Алма-Ате днем так же жарко, как и летом. Сказывается, что город лежит в котловине, окруженный горами. А вот ночью… Не раз уходивший из дома, вроде бы привыкший к ночевкам, где попало, я стал пропадать. Устраиваю себе лёжку из опавших листьев в яблоневом саду. Но листья не греют. В ту ночь резкое холодает. Разболелось горло, к утру поднялась температура. Чувствую, градусов 39, не меньше.

Дожидаюсь, когда в домах на окраине погаснет свет. Едва переставляя ноги, захожу в ближайший из них. Вахтерша дремлет. Похоже, это общежитие. Вхожу в большую кухню. Там никого, пахнет едой. Я голоден, но есть не хочется. Мне нужно только согреться. Слышны голоса. А вдруг кто-то войдет. Открываю дверцу большого ларя. В нем стоят ведра с овощами и мешки с картошкой, втискиваюсь в свободное пространство, меня колотит, теряю сознание. Прихожу в себя на раскладушке, в маленькой комнатке. На меня смотрит женщина лет тридцати. Говорит, типа, слава Богу, очухался. Я не знаю, что сказать. Мне плохо.

– Вызвать врача?

– Не надо! – дергаюсь я.

И вырубаюсь. Прихожу в себя днем. В комнате никого. Кое-как встаю. На столе еда и записка «Я на работе, веди себя тихо, никто не должен знать, что ты здесь, нужное – под кроватью».