Мы выпили, не чокаясь.

– Так и не удалось мне узнать, кто его убил, – виновато говорит Макс.

Я не без гордости рассказал о своей командировке в соликамский «Белый лебедь». О своей встрече с «Архитектором». Так блатные называли «хозяина» этой страшной колонии-тюрьме. Макс слушал с напряженным вниманием. Особенно напрягся, когда речь пошла о Шницеле. Наши предположения насчет этого мутного фраера совпадали. Макс сказал, что Шницель тоже сейчас на киче. Только у него другая кличка и другая фамилия. А сам он – в законе. Короче, сухарь*. (*сухарь – фальшивый вор в законе) Имеет на зоне свой бизнес – совместное предприятие с «хозяином». Освобождение зэка по удо за хорошие деньги. Шницель находит клиентов – «хозяин» хлопочет об удо.

– Я ведь тоже, считай, купил звезды законника, – посмеивается Макс. – Помнишь геолога? Степаныч с полуслова уловил идею. Уловил и оценил. Месторождение до сих пор работает на мой пенсионный фонд. А еще я официально женат, что опять-таки недопустимо. Ну и, наконец, каждый день сотрудничаю с ментами. С тем же Ферапонтом сколько уже лет бок о бок… Как сиамские близнецы. Так что мне тоже можно кое-что предъявить.

Я согласился, что Ферапонт это серьезно. В смысле, от него можно ждать чего угодно.

– Да, он получит хорошие деньги, если я выйду, – поддержал Макс. – На этот раз пиковые заказали ему мое освобождение.

Когда прощались, предупредил:

– Сейчас выйдешь – ничему не удивляйся

Возле колонии меня поджидал молодой человек в плаще и шляпе. Он был как две капли воды похож на того Макс, который вошел к нам в класс и стоял перед нами, покачиваясь с пятки на носок и самоуверенно улыбаясь. Он назвался Гордеем и распахнул передо мной заднюю дверцу джипа. Впереди сидели двое битюгов, они вежливо поздоровались. Машина тронулась, колко шурша шинами.

Мы выехали за город и минут через двадцать подкатили к ярко совещенному двухэтажному дому из оцилиндрованного бруса. Басовито залаяла собака, за ней еще одна. Металлические ворота бесшумно открылись. Мы въехали в огромный двор, покрытый газоном. Из дома появилась женщина. Черты ее лица нельзя было разглядеть, но сердце у меня отчего-то екнуло.

Чем ближе я подходил к этой женщине, тем сильнее сжимались в горле спазмы. Я узнавал в немолодой женщине знакомые черты. Наконец, я подошел совсем близко. Это была Маля.

– Господи! – прошептала она, – Господи! – повторила она, сжимая мне ладони.

Маля выучилась на фтизиатра. Когда Макс заболел, добилась его перевода в эту тюрьму со своей туберкулезной больницей. А потом устроилась сюда на работу. Персонал тюрьмы и больницы отлично знал, кто она ему.