Потом говорит уже мне:

– Понимаешь, Ванечка, каждый может где-то застрять и даже не догадается об этом. И ты тоже надолго застрял – в том самом шкафу. И только недавно оттуда выбрался. Ну сам знаешь – когда со своими страхами начал разбираться.

– Ну а ты? – говорю я. – Ты ведь нигде не застряла?

– А чем я, грешная, лучше вас? – Мама продолжает улыбаться и гладить голову отца. – И я тоже застряла. Не хотела без вас никуда. Ждала вот, оладьи жарила… Только все мы были в разных местах, а теперь – в одном. Понимаешь?

– Нет…

– Ну что ты, сын, – с укором говорит мама. – Все ты понимаешь…

Смотрю на нее поверх согнутой спины отца, но мама отворачивается, словно не хочет больше говорить об этом.

Понимаю?.. А что я, собственно, должен понимать и зачем, если мне хорошо здесь и сейчас, и, может быть, впервые я живу без страха перед будущим и без терзаний о прошлом?.. Ну что-то когда-то было, но оглядываться назад… Не то чтобы страшно, а как-то бессмысленно, что ли… Есть, впрочем, смутное ощущение недавнего удивительного события – одновременно очень плохого и очень хорошего и правильного, и даже – единственно правильного, истинного…

И все же мама права – приходит, приходит откуда-то понимание. Но не то привычное понимание реальности – вот лево, вот право, вот день, месяц и год, вот я – Ваня Кожин, мне тридцать семь лет, и все такое… А иное, необыкновенное, манящее понимание. Туманно мерцают смыслы, еще неуловимые словами… Вот я знаю двенадцать языков, четыре из них – древние, на которых никто не говорит тысячи лет. И когда я учил эти языки, всякий раз удивлялся: я как будто не учу, а просто вспоминаю их… Но то, что происходит сейчас, – вообще ново, невероятно: рифмы и ритмы иного языка проявляются из неизвестности прежде его слов. И кажется, уже сейчас я могу что-то сочинить на этом языке, еще не зная о чем, но уже чувствуя – что…

– Простите меня, братцы, – это тихий голос отца.

Мама обнимает его и все так же гладит по волосам.

– Насчет прощения – это к Ванечке, – говорит она. – Так получилось, что он больше нас об этом знает.

Я тоже обнимаю отца. Моя и мамина руки перекрещиваются на его согбенной спине.

– Давай выпрямляйся потихоньку, – шепчет ему мама. – Нам пора.

Сквозь две распахнутые двери в баньку заглядывает заходящее солнце. Отец поднимает голову, щурится на свет.