Шаликов не просто осуждает нашествие французов, он смотрит на него в исторической ретроспективе: «2 Сентября 1812 года есть повторение эпохи в летописях Московских, бывшей за двести лет перед сим – нашествия Литовцов». Одним из первых в мемуарно-исторической литературе Шаликов прибегает к такой важной аналогии. Он отмечает, что «и Литовцы делали в Москве то же, что Французы; но какое должно быть различие между теми и другими! Первых едва озарила еще вера Христианская, а последних многие веки освещает она полным своим сиянием». Для Шаликова, своими глазами наблюдавшего за поведением французов в Москве, нет другого определения их действиям, кроме как вандализм: «Почти все церкви благочестивейшаго града в православном мире, Москвы, заняты были лошадьми, или фуражем и провиантом; некоторыя женщинами, посаженными за работу в самых олтарях; многие служили убежищем для жителей лишенных другаго убежища; все без изъятия ограблены, во всех разбросаны иконы, сняты оклады, если они были серебряные; валялись утвари, если оне были не серебряныя и проч. и проч. Грубые Вандалы находили ребяческое удовольствие звонить в колокола, и вероятно утешались тем, что обманывали набожных простолюдинов, которые могли подумать, что благовестят к обедне, к вечерне – и обманывались действительно, пока не привыкли к сим богоотступным забавам жалких безумцев».
Трагичность положения оставшихся в Москве людей не может оставить Шаликова-литератора равнодушным, что он и демонстрирует с так присущей ему чувствительностью: «Ничего не было трогательнее зрелища, как отчаянные жители Москвы переходили из одного места в другое, из одной части города в другую, из угла в угол, с бедными остатками своего имущества, в узлах сберегаемаго, преследуемые, гонимые грозным пожаром и безжалостными грабителями, которые вырывали из трепещущих рук последнюю одежду или последний кусок хлеба!
Малейшее сопротивление стоило ударов ружьем или тесаком, не взирая ни на пол, ни на лета. Я видел почтеннаго старца, мирнаго гражданина, отдыхавшего на бранных лаврах, украшеннаго орденами; видел, говорю, с глубокою раною на щеке, полученною им в безмолвном смирении, при неистовстве Вандалов, от одного из них, распаленнаго жаром Бахуса и Плутуса – двух идолов, которым преимущественно поклоняются сии Вандалы; слышал о богатых, о чиновных людях, которые употреблялись ими в самую презрительную работу, – под тяжелую ношу гнусной добычи, и проч. И такова была судьба почти всех Московских жителей! весьма немногие избежали ее». А Петр Иванович Шаликов, добавим, принадлежал к тем немногим.