– Их нужно, фигурально говоря, спеленать, – пояснила Лурдес. – Не повышать уровень стресса. Пусть сами тебе говорят, как им можно помочь.

С тех пор было много импровизированных палаток – целый палаточный городок, разбитый в разных районах Чикаго. Зи стала дипломированным специалистом, руководила собственной группой, проводила занятия для волонтеров. Прошла обучение на еще один сертификат по применению нового метода лечения посттравматического стресса, который включал в себя образные ряды и дыхательную гимнастику. Терпимой такую работу делало лишь одно: травмы, из которых состояла ее повседневная жизнь, не были ее травмами, что помогало отстраняться и сохранять дистанцию.

И тут позвонила Грир.

– Я уволилась, – произнесла она срывающимся голосом, что само по себе пугало и настораживало, потому что по понятиям Грир Фейт Фрэнк была человеком без страха и упрека. Но тут Грир еще и добавила сквозь слезы: – С Фейт мы расстались плохо. Совершенно мерзким образом.

– Ого. Что там произошло?

– Расскажу при встрече. Сложная история. – Грир высморкалась. – Я долго думала, что занимаюсь реальным полезным делом. Ты уже знаешь, что все давно катилось псу под хвост, интересных проектов было все меньше, но я старалась, как могла. А потом она попросила меня выступить на этой конференции, и ведь получилось замечательно, Зи, я так радовалась: один из тех моментов, которые определяют твою жизнь – помнишь, мы про них говорили? А оказалось, все не так. «Шрейдер-капитал» облажался, а Фейт совершенно спокойно закрыла на это глаза: типа, дело есть дело. Я ведь даже мясо ее ела, – добавила она. – И не раз.

– В каком смысле ты ела ее мясо?

– Забудь, неважно.

– Что ты собираешься делать дальше? – осведомилась Зи.

– Понятия не имею.

– Приезжай в Чикаго. – Зи не сразу вспомнила, что планировала на выходные: в любом случае, как-нибудь разберется, попросит кого-то из коллег ее подменить. Работа ее вообще требовала необычайной гибкости, поскольку беды редко приключаются по расписанию.

За годы работы Зи свела время переключения с одного на другое практически к нулю. Ей могли позвонить, когда она крепко спала, – и голос ее все равно звучал бодро. Она могла сесть за руль, все еще мокрая после душа. Иногда ее будили на заре, и она прыгала в поезд (небо все еще было оптимистично-розовым) и отправлялась на место убийства или самоубийства, на пожар, туда, где царили ужас и хаос. Случалось ей ехать на работу посреди ночи, а по окончании смены она чувствовала такой страшный голод, что отыскивала одно из тех местечек, где собираются в перерывах копы, присаживалась среди мужчин и женщин в форме, заказывала яичницу, картошку и пропитанный маслом тост – в надежде вытеснить из головы только что увиденное.