Если адаптивная религия не служит уже определенной этнической группе, эта религия явно должна привлекать новых членов. Христианская Церковь, как и большинство сект, была задумана так, чтобы приносить благо тем, кого унизило и оскорбило общество, любящее мирские блага. Ее настойчивый эгалитаризм, ее приверженность альтруистической любви – все это влекло и богачей, таких как Иустин, воодушевленных этими ценностями независимо от своего статуса. Именно в этом контексте христианство показывает одну из своих «прощающих» сторон. В Церковь мог войти любой – неважно, сколь беден, презираем или даже жалок он был. Тот факт, что изгои, те же проститутки или инородцы (с точки зрения иудаизма), у всех на глазах принимались в число последователей Иисуса, ярко иллюстрирует эту грань христианства.

Хотя почти любой грех, совершенный в прошлом, мог быть прощен, было бы абсурдным предполагать, будто неофитам, ставшим частью Церкви, позволялось следовать старым привычкам. Одним из удивительных аспектов христианства было преображение после крещения. Вот снова рассказ Пейджелс об Иустине:

Находясь в поисках иных «мужей, которые суть други Христовы», Иустин попросил принять его в число избранных для участия в обряде крещения. О своем крещении он сам нам не рассказывает, но другие источники предполагают следующее: выдержав пост и помолившись, чтобы подготовиться, Иустин ожидал – возможно, в ночь перед Пасхой – ритуала, который изгонит демонические силы, пребывающие внутри него, и изменит его к новой божественной жизни. Сначала священник потребовал от Иустина признаться, готов ли тот «отречься от сатаны, и всех дел его, и ангелов его». Иустин, по обряду, трижды провозгласил: «Отрекаюсь». Затем Иустин вошел нагим в реку, окунувшись, дабы ознаменовать смерть своей старой личности и смыть грехи. Как только божественное имя было произнесено и священник, совершающий службу, призвал дух снизойти на юношу, Иустин вышел заново родившимся, чтобы облечься на берегу в новые белые одежды и принять молоко и мед – еду детей, пригодную новорожденному. Иустин говорил: в крещении он обрел то, чего напрасно искал в философии: «А омовение это называется просвещением, потому что просвещаются умом те, которые познают это». Позже он объяснил другим потенциальным новообращенным: «Так как мы не знаем первого своего рождения и по необходимости родились из влажного семени через взаимное совокупление родителей и выросли в худых нравах и дурном образе жизни», мы крестимся, «чтобы не оставаться нам чадами необходимости и неведения, но чадами свободы и знания». Его ритуальное перерождение и обретение новых родителей – Бога и Святого Духа – позволило Иустину отказаться не только от своей кровной семьи, но и от «худых нравов и дурного образа жизни», усвоенных им из детства – более всего от традиционного почитания богов, которых теперь он считал злыми духами (Pagels 1995, 118–119).