– Это верно, закон что дышло, куда повернул – туда и вышло, – повторил Белов от кого-то слышанное. – Может, мы с тобой, Андрюха, и не увидимся никогда. Кто его знает, как нас разбросает: я в Новосибирске, ты в Тюмени или еще хуже... На-ка вот, возьми обо мне на память. – Толя пошарил в кармане брюк и вытащил завернутый в носовой платок предмет.

– Это мне Алимка подарил, – пояснил Толя, разворачивая. – У него еще были. Он говорил, что на Половинке нашел.

Тряпица наконец развернулась, и на обнаженной ладони друга в сумерках тускло блеснул неизвестный Андрею орден – необыкновенного вида звезда, украшенная старинным российским гербом, кедровыми шишками и головами мамонтов... Толя переложил орден в протянутую руку Андрея и накрыл его сверху своей ладонью:

– Никому не показывай – отберут. У Алимки отобрали.

– Кто отобрал? – не замедлил с вопросом Андрей.

– Он мне не рассказывал, только обмолвился. А потом вскоре и утонул, – с загадочным видом прошептал Белов.

– Дело ясное, что дело темное, – согласился Андрей, пеленая орден в тряпицу. – Завтра на свету посмотрим...

Дело наступало действительно темное: сумерки сгустились в ту неприглядную ночь, какая бывает по осени на Севере, когда холодеющие небеса кутаются в плотную пелерину слоистых облаков и редкая звездочка рискнет выглянуть в проеденную в ней ветром прореху, чтобы отразиться в черной обской воде, секунду полюбоваться собственной блистательной красотой и снова упрятаться в плотную небесную вату от людских глаз. И только далеко за поселком, там, где на Половинке Нега изгибается подковой, над зубчатой стеной тайги в мрачных небесах теплится коричневатым светом еще неизвестная астрологам звезда – лампочка на верхней площадке новой буровой вышки. Ее мигающий свет отражается в горчичной осенней воде, непонятно тревожит и наполняет душу горечью и болью. Насмотревшийся от скуки на блики этой горькой звезды, Андрей явственно ощутил во рту полынный привкус и сплюнул раз-другой. Но горечь во рту не проходила. Стоило пойти к костру и прополоскать во рту горячим чайком – авось отмоется. Но и от горячей воды горечь не исчезла: или это вода в Неге прогоркла, или сама жизнь у Андрюхи начиналась горькая, как язевая желчь.

– Хочешь карамельку? – низким грудным голосом предложила Андрею долговязая Наташка Осокина. – Съешь – во рту горечь пройдет.

– И у тебя тоже горечь? – удивился Андрей.

– И у меня, – подтвердила Наташка. – От расставания с отцом. А у других от расставания с родными и близкими.

– Это горечь расставания с нормальной, спокойной жизнью, – подытожил Андрей.