«Вот, – подумали горы. – Теперь им хорошо».

Костёр пышкнул и погас. А Стешка и мальчик с птахою спали. Олени забились, зафыркали, но гора снега, обрушившаяся на них, не дала им сдвинуться. Лишь вожак, оказавшийся дальше всех от костра, пробил рогами сугроб, но и он не сумел подняться даже на колени, тем более – встать на ноги.

Падера скоро стихла.

24

Едва смежив глаза, Отлас вскочил, вскрикнул от боли. Боль разламывала поясницу, шею, голову. Слезились воспалённые глаза. Вчера ступил в незастывший под снегом ручей, провалился по пояс. Потом, спеша вперёд, не успел просушить торбаса, лишь сменил носки. Ночь рыскал, разыскивая Мина. Там потный разделся. Теперь, похоже, сам простыл.

– Гриня! – тихо позвал брата. – Вина мне налей... Видно, прохватило.

– А ежели – иголки?

- Иголки – нет, это долго. Вина, вина! Токо тихо! Казаков не буди!

Завозилась спавшая в углу Марьяна, скинула с себя полость, подползла.

– Чего тебе? – недовольно буркнул Отлас. – Тут мужичьи дела.

– Не покрикивай. Я не казак, – обрезала Марьяна.

Отлас невольно усмехнулся: в самом деле, кто она в отряде? Вроде, как всякая баба, обузой должна быть. Но за весь поход не слышали ни единой её жалобы. Как и все, день корчится на нарте, а на привале первой бросается к костру варить ужин, после ужина моет посуду. Всех позже ложится, всех раньше вскакивает. Спеша покормить казаков, нередко забывает поесть сама и – слабеет.

Григорий утаивает для неё свою долю:

– Тебе рожать, Марьянушка. Сил набираться надобно, – выговаривает наедине.

Однажды, подслушав их разговор, Отлас распушил Марьяну:

– Чо, мяса мало, что ли? Аль толокна? Аль рыбы? Чтоб за двоих ела, побей меня гром! – орал он на сноху.

– Не дери горло-то. Ишь разошёлся.

– Ослабнешь – мы чо тя, на руках будем носить?

– Как бы самого носить не пришлось, – ухмыльнулась Марьяна.