– Здесь выход руд железных. Цифирь с ним рядом – глубина залегания. Железа в наших краях полно. Особливо по Камню. Однако из глубины добывать хлопотно, ежели... завод скоро нужен.

– Сам Пётр Алексеевич торопит... Стало быть, скоро. Как можно скорей.

– Тогда всего доступней Ирбитский выход. Там руды поверху. И неподалёку селитряные залежи. Вот он, Ирбит-то.

Губернатор внимательно слушал зодчего, кивал одобрительно.

– Коли так, будем возводить подле Ирбита.

32

Вот и завод готов. Опробованы первые фузеи и мортиры. В архиерейской часовне росписи сделаны. И снова как неприкаянный мотается Ремез по службе: ясашничает, ведёт досмотр таможенный... И снова нужда безысходная, снова команды и караулы. Благочинный за росписи не дал ни гроша.

– Сам в нищете живу, в нужде, – жаловался он, почёсывая заплечья. Потом разило от архипастыря, нестиранными онучами. Привыкший к лесным и таёжным запахам, Ремез брезгливо зажимал нос.

– Ты бы хоть в бане помылся – козлом воняешь, – буркнул сердито. Жалобы владычного надоели. – И вели дать красок. Мои кончились.

– У келаря поспрошаю. Сам я мирскими делами не занимаюсь. – Владыка не уходил, мешал и злил Ремеза. – Иконки-то обновишь, сыне?

– Ты, пресвятой отче, живёшь бога для?

- Так, сыне. Воистину так. Кажин час господа славлю, грешный.

– Ешь-то когда? Да и спишь ли?

Пища духовная питает. А спать – нет, давно уж не сплю. Прикорну, яко птаха, и – на молитву. И ты усердно молись, сыне. Врата в царствие божье узки... Для праведников они. Токмо для праведников!

- Денно и нощно бдеть буду – часовня твоя останется нерасписанной. Парусины облезут...

– И всё же находи время для молитв святых. Греха стерегись.

– Что есть грех, отче?

– Несоблюдение заповедей священных, высеченных на скрижалях: не убий, не укради, не пожелай жену ближнего...

– Свою-то желать можно? – Ремез придвинулся к Митрофановне, принёсшей ему обед. Она, словно девушка, смутилась: