Позвал, да чуть-чуть просчитался.

– Фёдор Михалыч, – разыскав майора, встревожился Матвей. – Мужичонка-то, который с тобою пил, сказали мне, сам воевода.

– Дак чо? – некстати подала голос Маланья. – Тут есть поболе его.

– Нишкни! – рявкнул Матвей на гулящую и облил майора водою.

– Понял ли, Фёдор Михалыч? То сам воевода!

– Воевода... А? Так, значит. Воевода, а? Ну-ко плесни на меня, дядя Матвей, ишо ведёрко!

Протрезвев, затолкал кабатчика, полового и Маланью в кладовку.

30

Раным-рано Девкин пал в седло и ускакал куда-то за город. Версты за две, в тихой лесной избушке, его поил чаем рослый с раскосыми чёрными глазами боярин. Слуга, сопровождавший боярина, вываживал лошадей.

Майор пил запашистый чай. Боярин медленно, мягко шагал по горнице. И мягко и вроде с опаской, а плахи под его тяжёлой ступью стонали и прогибались. Лоб снизу отчёркивали прямые сросшиеся брови, из-под которых внимательные, зоркие чёрным пламенем горели глаза. Взор боярина пугал и завораживал. Но голос, приглушённый почти до шёпота, успокаивал:

– Знает ли обо мне Алексей Михалыч?

– Не знает, не ведает. А то бы супругу свою приструнил.

– Распоясалась?

– С кабаков дань собирает.

– А сам... сам он корыстен?

– В пожар всё с себя погорельцем отдал.

– Так. То на него похоже, – одобрительно усмехнулся боярин. – Любят ли его тоболяне?

– Какую власть россияне любят? Им по душе войны да смуты, – необдуманно оговорился майор. Необдуманно да и несправедливо. И боярин его тотчас поправил:

– Будто и землю не пашут? Кожи не мнут? Дома не ставят?