- Завтра нащёт хранилища-то ступай к Балакаю. С тобой он скорей согласится – прижимист. А я к воеводе толкнусь. Говорить стану про детинец... Каждую его башню наизусть вижу...

«Башня... Мне живого бы детинца... Твою кровинушку... Уж я бы его нежила, уж я бы его холила...»

Ремез слепо, непонимающе смотрел в её повлажневшие глаза. И вдруг неожиданно диковато усмехнулся:

– А теперь пить! – Пить до упаду... Ну!

Пили. И пели. За столиком и уснули... И снился Домне младенец розовый, мягкий, ласковый, с пузырями на алых губёшках. Тетешкала его, целовала, кормила грудью.

Ремезу снился кремль сибирский, и, просыпаясь на минуту, он рисовал видение чудное на столешне, вытерев рукавом опивки.

Проснулись от грохота. Над крышей вселенная разрывалась. Бог ли, другой ли, столь же могучий, кто-то сокрушал её молотом. Куски с громом отваливались, казалось, вот-вот проломят крышу. Землю, видно, уж проломили, и под ногами хлюпала вода.

– Сёмушка, то-онем! – с хохотом вскричала Домна и стала трясти Ремеза. Вода стремительно прибывала и доставала ей до колена.

– А?

– Тонем, говорю! Наводнение, что ль? Не ведаю.

– Тонем? Так, – он поднял голову, кивнул и снова упёрся лбом в расчерченную столешницу.

– Да проснись, соня! На тот свет захотелось?

– На тот... ну да, – туго соображая, пробормотал Ремез, но вода налилась за голенище, и он заполошно вскочил.

Дом качался. Дом плыл куда-то... Через порог перехлёстывала вода, в ней плавали веник, пимы, берёзовые поленья, с вечера лежавшие подле печки.

Домна поджала озябшие ноги, беспечно рассмеялась:

– Дом качает... Аль меня качает? Вроде не сплю.

– Спи, да Ноев потоп не проспи, – Ремез открыл створку – кругом море, ни берегов, ни города.

Дом плыл. Впереди и позади плыли суда и дома, амбары, стаи, и – совсем рядом – чья-то, не Домнина, – баня.

– Несёт нас. Иртыш из берегов вышел.

– Вот диво! С чего он разгулялся?