Лигель, едва живой, уполз.

И коменданта били. Того били страшней, может, последнее зло творя на этой земле.

– Одумайтесь! – увещевал Фома. – Гореть собрались! К господу с чистыми помыслами надобно возноситься.

За стеною скита болото. Швырнули Буша через стену в болотину. Выбрался он и страхом гонимый чудом спасся. Отлежавшись, велел изловить заводчиков бунта, доставить в острог.

– Вешать! Башку... топор! – твердил полубезумно, не понимая, что раскольники приговорили себя к другой, ещё более страшной казни. Сами себя...

Костров, подле которых вино курят, поубавится. Зато быть костру великому. И не вино там будет дымиться – кровь человеческая!

А пока в небе вороньё каркает, коршуны плавают. На кургане зыркает янтарными глазами орёл-стервятник.

В вышине свои стервятники кружат. На земле пьют кровушку русскую – свои и чужие.

50

Очертив и описав Тару и окрестности, Ремез маялся от безделья, и потому в скит поехал охотно. С собою взял Турчина. Домне велел остаться в остроге. Но часом позже, расспросив дорогу, она выехала следом.

– Смекаешь, сумеем отговорить? – сомневался Турчин, зная, сколь упрямы в своих решениях староверы.

– Того не ведаю.

– Что ж согласился? Ноша нелёгкая.

– Я подначальный человек.

– Натворил дел немец!

– Страшишься – не езди, – Ремез спешился, стал оглядывать незнакомую местность. Раньше здесь не был, и потому без провожатого заплутать просто. Но уж после Ремеза никто не заблудится, стоит лишь сверить путь свой с его чертежом. Раньше, составляя карты, думал лишь об одном – показать на папире все земли Сибири, обозначить её рубежи, описать смежные с нашей державой народы. Теперь, уже многое повидав в этом мире, жалел всё же, что не повидал больше. А мог бы, имея готовые чьи-то в своих руках чертежи. Любил свой с виду нехитрый труд, но лишь теперь осознал, сколь он важен.

– Переводишь гумагу? – ворчал Турчин, затевая костёр. В любом походе самое лучшее для него – привал. Можно поспать, поесть, позубоскалить. Однако с Ремезом это не всегда безопасно: вспыльчив. Вот и сейчас, подтягивая подпругу, отмалчивается. Оно и понятно: – в скиту можно головы потерять. Да впервой ли? Служба такая.

Жеребец скосил на Ремеза фиолетовый глаз, потёрся о плечо мордой. Не одну тысячу вёрст оставил позади. Сколько ещё осталось тысяч, сотен, а может, саженей? Кто знает, кем и когда отлита на Ремеза пуля...

Живого или мёртвого конь вынесет. Взял Соколка жеребёнком у посадского забулдыги. Был слаб и запущен. И вот такой верный и выносливый конь вырос. Ах, жил бы подольше и ушёл с хозяином в одночасье! Но лошадиный век короток.