Дело в том, что сам псевдоним Хармс представляет собой макароническую анаграмму имени верховного советского идола: Marx. Впрочем, не только макароническую. Николаю Чуковскому он рассказывал, будто подлинное его имя – Кармс[485]. В любом случае в этой инверсии писатель являет себя как прямой антоним и, соответственно, антипод большевистского божества и, скорее всего, ее магический заряд обращен был против режима как такового.

Чей суд возьмет

Последние слова, которые Григорий Александрович Гуковский успел написать перед арестом, были такие:

Гоголь вывел на сцену важнейшие, типические явления окружающей его действительности в лице своих героев. Он должен судить их. Чей суд возьмет…

Гоголь вывел на сцену важнейшие, типические явления окружающей его действительности в лице своих героев. Он должен судить их. Чей суд возьмет…

Внизу – примечание редакции: «На этом рукопись обрывается»[486].

М. Булгаков и Г. Гейне Опыт краткого комментария

М. Булгаков и Г. Гейне

Опыт краткого комментария

С учетом мифологического размаха романа «Мастер и Маргарита» целесообразно принять во внимание отдаленных и порой неожиданных предшественников автора, связующих его с прежними столетиями.

Итак, в самом начале книги неведомо откуда взявшийся «заграничный гость», встревоженный атеизмом Берлиоза и Бездомного, затевает с ними спор: «как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?» – на что Берлиоз отвечает: «Ни одно из этих доказательств ничего не стоит, и человечество давно сдало их в архив. Ведь согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может». Воланд со своей стороны указывает на прямой источник этой максимы: «Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство», – но и это последнее Берлиоз ни во что не ставит.

Прообраз приведенной дискуссии мы найдем в написанном для широкой французской аудитории – и оттого достаточно легковесном – парижском сочинении Генриха Гейне «К истории религии и философии в Германии» (1835, 1855). Обширная часть его третьей книги посвящена именно «беспокойному старику». Сопоставив теорию познания в «Критике чистого разума» с пещерой из пересказанной им седьмой книги платоновского «Государства», Гейне дословно цитирует уже самого Канта: