Возможны лишь три рода доказательств бытия Божия из спекулятивного разума <…> Первое доказательство – физико-теологическое, второе – космологическое, третье – онтологическое. Больше доказательств нет, и больше их быть не может.

Возможны лишь три рода доказательств бытия Божия из спекулятивного разума <…> Первое доказательство – физико-теологическое, второе – космологическое, третье – онтологическое. Больше доказательств нет, и больше их быть не может.

Воланд, как мы видели, раздвинул это число до пяти (видимо, в традиции Фомы Аквинского).

Гейне продолжает:

Некоторые из наших пессимистов в самоослеплении зашли так далеко, что им привиделось, будто Кант состоит в тайном с ними соглашении и опроверг принятые доселе доводы в пользу существования Бога лишь для того, чтобы мир увидел, что путем разума никак невозможно прийти к познанию Бога и что, таким образом, здесь следует держаться религии откровения[487].

Некоторые из наших пессимистов в самоослеплении зашли так далеко, что им привиделось, будто Кант состоит в тайном с ними соглашении и опроверг принятые доселе доводы в пользу существования Бога лишь для того, чтобы мир увидел, что путем разума никак невозможно прийти к познанию Бога и что, таким образом, здесь следует держаться религии откровения[487].

Гейне, к середине 1830-х годов склонявшийся к религиозному мировосприятию, предположил тут, что Кант, «уничтожив все доказательства бытия Божия», все же решил утешить верующих доводом в пользу Его существования, почерпнутым уже не из чистого, а из практического разума. Понятно, что речь идет о нравственном императиве, посредством которого, «словно волшебной палочкой, он вновь воскресил мертвое тело деизма, убитого теоретическим разумом». Однако в споре на Патриарших и этот моралистический резон столь же решительно отвергнут будет Берлиозом (рассуждения, по словам Шиллера, «пригодные только для рабов»)[488].

В принципе, и сам Гейне тяготеет тут к деизму французского типа. Практически чрезвычайно близка к нему и парадоксально-гностическая позиция в булгаковском романе, где Всевышний попросту выведен за скобки действия – Его замещает покровительствующий главным героям Сатана, более уместный в советской жизни. Хотя Воланд и обещает предъявить Берлиозу «шестое доказательство», его главным религиозным аргументом становится именно откровение, то есть подлинная картина новозаветных событий, только поданная в его – и Мастера – специфической версии.