Она покачала головой:

— Как твоя жена, да? Я была опечалена, когда узнала, как она кончила.

Он не знал, правду ли она ему сказала. В горле у него пересохло до боли, и он мечтал только об одном — о мотыльке, мотыльке, мотыльке! Проглотить и упасть навзничь. Ощутить нежное горение в глотке.

— Тогда почему же ты не пришла на ее похороны?

— Ты был так на меня зол, Завьер…

Он оглядел ее изящную фигурку с серебряным нимбом над головой и испугался. Его испугала не ее власть, как в ту пору, когда он был в возрасте Романзы, но вид ее иссякающей власти: он увидел неизбежность ее ухода. На его глазах она стала прахом, лежавшим на полу вперемешку с кокосовыми стружками и хлопьями сушеного перца.

— Это твоя вина, Дез’ре.

— И в чем же моя вина?

— Мы были молоды. Мы тебе доверяли. Мы… обожали тебя. Ты была для нас всем, и ты сделала так, чтобы мы не видели никого, кроме тебя. Ты настроила нас друг против друга. Ты бравировала нашей связью, хотя их это уязвляло. Ты разве не понимала… не могла этого понять?

— Это было так давно! — Она повернулась и протянула к нему руки. — Смотри, как ты все вывернул! Ну-ка, взгляни на меня! Я тебе вправлю мозги.

Она не извинилась, это было не в ее правилах. Он встал, натянул свои выцветшие измятые штаны и стал шарить в траве в поисках сандалий. Напрасно он пришел — и как глупо, что позволил ей увидеть свои душевные терзания. Она ведь научила его готовить и не доверять ни единой душе на этой земле.

— Ты так долго шел ко мне, а теперь уходишь?

Она опечалилась. Пододвинулась, но он отпрыгнул, раздраженный сознанием того, что он снова возбудился и ему опять стало тесно в штанах.

— Не прикасайся ко мне! — Он смог это сказать.

Легкие коварные пальцы сжали его пенис.

— Прекрати! — Он схватил ее за запястье и резко отвел прочь.

Она ахнула — скорее от удивления, чем от боли.

— Да как ты смеешь так со мной обращаться!

Он отпустил ее руку и шагнул к двери. Но она произнесла: «Дом!» — и дверная ручка растаяла и стекла на деревянный пол.

— Выпусти меня!