Мы гордо огибаем ряды. Энергично спускаемся к выходу. Длинный впереди.

До конца выходить нельзя, — без предисловий упирается в его грудь капельдинерша в нейлоновой униформе.

— А если мне надо? — разводит руками спутник.

— Никаких надо. Когда положено, тогда и выйдешь, — обнаруживается милиционер.

— Вы, наверное, перепутали: входить нельзя после начала мистерии, — пытаюсь я обратиться полояльней.

— Ты сейчас в другом месте будешь шутить.

— А почему на ты?

— Я сказал — назад!

Мент пытается провести Длинному секретный прием для конвоирования. Робкие реплики возмущения с флангов: у стен — те, кто пытался выбраться из зала до нас.

Я оборачиваюсь в прошлое. Нужно было перечеркнуть дальнейшую биографию свободного (условно) человека и выразить менту искреннее отношение посредством оперативных ударов. И вдруг случилось бы так, что ранее не выпущенные решились бы присоединиться.

Или: расправа и побег. Блюститель охает на полу, а я исчезаю за кулисами.

Но после этого...

А я мог бы переждать в какой-нибудь шахте или декорации.

— Если вам необходим человек, давайте я с вами пойду, — предлагаю себя.

Однако мент все же воскресил фрагмент из техники захватов и приник к Длинному, словно криминальный любовник. Я вынужден его отъединить. Я становлюсь между ними.

— Что мне, на тебя делать? — не унимается спутник.

— Сейчас поговоришь, — напрягается мент.

— Иди в зал, — бросаю Длинному через плечо.

Мент рыпается. Но я неизменно на его пути. Длинный исчезает. Я более не препятствую. В зале ему, вероятно, запрещено без чрезвычайной надобности отрабатывать борцовские азы. Он топает ко мне: «Пошли!» Я не противлюсь. Я ничего не совершил. Я всего лишь хотел выйти из зала.

Пусть зависнет в вечности ролик из моей жизни. Стиснув в самбистском захвате ветхий свитер, мент препровождает меня в пикет.