— Почему мы не побеседовали об этом раньше? — услышу я голос ушедшего Учителя и, после паузы, обниму тебя за плечи.

— Ты понимаешь, у меня нет ни одной картины маслом, но это в сущности не так: отсутствие их не абсолютное — они почти материализованы, хотя произнес и убедился — нет ни одной картины маслом.

— Но кто же ты? — резко воспрянешь ты (этюдник стукнется о колонну Казанского собора: Невский так же гудит — что можем мы? Старуха на мосту хищно исследует ворох голубиных перьев: где же мякоть?)

— Ни разу нельзя обойтись без мертвечины, — очнется критик.

— Я — пятилетний мальчик со змеиной головой: мольба и страсть — согрей и полюби, дай припасть к своему сердцу, и я уйду, оставив в тебе свой яд, но не предам имя. Не назову.

— Почему ты стал таким? Мне жалко...

— Когда каждый кусочек моего тела был предан пороку, когда я не искал разврат, а бежал его, когда я просто бродил по кладбищу, когда, наступив на тень, я вспоминал, да, когда очертания случались похожими, когда любой эпизод... когда прозой и живописью становилось все видимое...

— Что же тогда? — спросишь ты, готовая слушать.

1982

ГОЛОВА ДРАКОНА

ГОЛОВА ДРАКОНА

20 число. Колизей фонтанирует иллюминацией. Олимпиец, конечно, в трусах. Так и есть: на фигуре, якобы парящей на траверзе входа, подразумевается дефицитный хлопок.

Ввиду нарушения толкования суммы буквенных знаков, мне оказывается сложно дифференцировать свое отношение к обилию милиционеров. Там, где собрались люди для того, чтобы побаловаться эстрадой, это должно удивить. Но что меня может удивить? Меня, как и прочих. Мне не в диковинку очередь, измеряемая от минут до конца жизненного срока. Меня озадачит отсутствие толпы за мясом или туалетной бумагой, джинсами или лицензионными пластинками.

Итак, меня (условно) не удивила многочисленность стражей порядка. Я независимо поднимаюсь по ступенькам. Вхожу в первую, вторую прозрачную дверь.