Стремление стать Европой, то есть обрести, в том числе и в собственных глазах, статус цивилизованной страны приобретало в России разные формы. В конце XVIII – начале XIX в. установки на формирование путем просвещения людей, способных благодаря образованию, манерам, французскому языку и приверженности нормам морали представить тип русского европейца, были дополнены и позициями иного порядка. Согласно последним, по-настоящему цивилизованной страной Россию могло сделать приобретение империей территорий, находящихся к западу от ее границ и, следовательно, маркированных как европейские. Основания таких воззрений можно обнаружить уже в павловских проектах, связанных с Мальтой[1408]. В XIX столетии ситуация перешла на новый уровень: земли на западе, ставшие частью империи в постпросвещенческую эпоху, начали восприниматься как политический субъект по определению.

Однако, прежде чем начать в этой связи разговор о Царстве Польском, следует сделать существенное отступление относительно статуса Финляндии, территории, которая также была присоединена в царствование Александра. Принято думать, что разворачиванию политического проекта в Царстве Польском предшествовали действия императора на северо-западе империи, в Финляндии – конституционный эксперимент Александра I начался в 1808 г. с дарования конституции Великому княжеству Финляндскому, а продолжился в Польше подписанием хартии 1815 г. Однако если отказаться от идеи, что указание на конституционное правление само по себе является объяснением, и учитывать, что император в действительности не даровал Финляндии некую новую, специально написанную Конституционную хартию, как это было с Польшей, а признал действие распространенной на этой территории шведской конституции, и, наконец, сравнить риторику российской власти в Финляндии и в Польше, то связь между этими регионами и отношением к ним со стороны России не будет представляться настолько линейной.

Выступление Александра I на сейме в финляндском Борго 16 (28) марта 1809 г. было актом символического порядка[1409]. Однако при ближайшем рассмотрении действия монарха оказываются сопоставимы скорее с традиционным для российских императоров признанием существующих прав и привилегий присоединенных областей. К тому же сейм в Борго был прямым ответом на текущую политическую ситуацию: в конце 1800‐х гг. перспектива очередного столкновения с Францией становилась все более осязаемой, что ставило вопрос об обеспечении безопасности недавно присоединенной территории. По точному определению Л. В. Суни, императору Александру I «предстояло в самые сжатые сроки продемонстрировать обывателям Финляндии, что в отличие от шведского периода их положение в составе Российского государства будет иметь целый ряд преимуществ, и это должно было удержать финляндцев от какой-либо оппозиции Санкт-Петербургу в случае международного кризиса»[1410].