Стоит отметить, что факт обращения российского императора к подобного рода ассамблеям хоть и был крайне необычен, но все-таки не уникален. За несколько десятилетий до этого схожую процедуру инициировала бабка императора Екатерина II в связи с открытием Уложенной комиссии, представлявшей собой, по сути, собрание сословных представителей. 30 июля 1767 г. во время церемонии открытия Уложенной комиссии, справедливо названной О. Омельченко «дополнительной „общественной“ коронацией» Екатерины II[1411], после торжественного шествия в Успенский собор Московского Кремля, литургии и подписания присяги депутаты были собраны во дворце. Здесь они были представлены императрице, а вице-канцлер А. М. Голицын произнес от лица государыни речь, в которой содержалось описание системы отношений между монархом и подданными. Екатерининская декларация представляла собой сочетание рассуждений об общественном договоре и призыва к депутатам выполнить свой долг с чистыми помыслами и в соответствии с божьими установлениями[1412]. Коммуникация государыни с депутатами была проведена через посредника. Вместе с тем во время чтения монаршего обращения Екатерина II присутствовала в зале[1413], а значит, у депутатов не оставалось сомнений, что фактически с ними говорила сама императрица.

Во время пребывания на сейме в Финляндии император Александр I повторил установки, нашедшие отражение в двух более ранних манифестах о «покорении» Финляндии (1808 г.), которые трактовали произошедшее в рамках классической парадигмы победившей стороны: мотивацией к столкновению выступало указание на необходимость обезопасить отечество, действия войск оценивались в категориях военной доблести, а итог событий был выражен в формулировке: «Страну сию, оружием Нашим… покоренную, Мы присоединяем отныне навсегда к Российской Империи»[1414]. Речь императора на сейме также прямо констатировала факт завоевания и «права, предоставленные… военным счастием»[1415]. К тому же в манифестах положение Финляндии в иерархии территорий империи не артикулировалось как особое: «Под сению престола Нашего покоются многочисленные народы… вступив в состав Империи Нашей, вы приобрели тем самым равные права с ними». Жителям объявлялось, что всякое стремление к «восстановлению шведского… владычества» повлечет за собой «неминуемую… гибель и разорение»[1416].

В отличие от речи в Варшаве 1818 г., которая вызвала в России многочисленные публикации в прессе и отклики – от бравурных до резко осуждающих, появление Александра I на Боргоском сейме и его выступление перед собравшимися менее чем за десятилетие до этого не вызвали сколько-нибудь существенного отклика у российской элиты. Выступление Александра на сейме в Финляндии не публиковалось в российских газетах. «Санкт-Петербургские ведомости» отметили лишь, что «от Финляндского сейма по предварительному назначению в городе Борго собравшегося здесь представлена была Государю Императору депутация для поднесения поздравления с благополучным Его Императорского Величества прибытием в Финляндию»[1417]. Равным образом присоединение к Великому княжеству Финляндскому в 1811 г. входившей с петровских времен в состав Российской империи «Старой Финляндии» (Выборгской губернии)[1418] не вызвало никакого протеста. Общественная реакция на это событие была несопоставима с тем возмущением, которое было высказано Александру по поводу планов присоединения к Царству Польскому Литвы[1419]. В титуле российского императора Финляндия получила статус великого княжества[1420], который был существенно ниже статуса Польши, ставшей царством[1421].