– Смех? – переспрашиваю я озадаченно.

– Кто бы мог подумать. У нас с ним был смех. Даже сейчас мы перебрасываемся старыми шутками. Через несколько месяцев они нам надоедят. Но, оказавшись вдвоем в комнате, мы тут же начинаем смеяться.

Она встает, чтобы поставить наши чашки и блюдца в раковину. Между нами теперь стоят только вазочка с фисташками и вазочка со скорлупой.

Все эти годы она помогала ему хозяйничать на ежегодной вечеринке, заказывать еду для гостей, которые были ей совершенно безразличны, все эти годы она сияла, когда он произносил свою ежегодную речь в стихах – прямо перед тем, как часы пробьют двенадцать, – долгие годы без смеха.

– Ты по нему тоскуешь? – спросил я.

– Зачем спрашивать? Конечно, тоскую.

Я смотрю на нее. Она отводит глаза. Похоже, я ее обидел.

– Полюбуйся, опустошил целую вазочку меньше чем за пять минут.

Она забирает пустую вазочку и вторую, со скорлупой. Я думал, одну она опорожнит, другую оставит на кухонном столе. Вместо этого она насыпает в нее новую порцию фисташек.

Оставшись один в столовой, я встал, открыл стеклянную дверь, вышел на балкон. Пройти оказалось сложно – там намело сугроб. Из-за этого захотелось на миг призвать старые времена, посмотреть, каково оно было тогда, когда к нам приходили гости, а здесь остужали вино. Кажутся ли те дни лучше нынешних потому, что отец был еще жив, или потому, что принадлежат прошлому? Хочется думать, что Ливия сейчас со мной, или что он со мной там, снаружи, на холоде – изливает душу по поводу вожделенных внуков, постоянно поглядывая через окно в гостиную, высматривает свою жену – любительницу препираться, которая ухаживает за всеми, кроме него, глядит за окна, на вечеринку у соседей. Он всегда все про нее знал, хотя бог ведает, смущало ли это его, умел ли он точно определить, какой именно демон сперва выпустил из него всю жизнь, но потом, много лет спустя, помог ему выжить. А я думаю обо всех других Ливиях в своей жизни, про Элис и Джин – каждая пыталась по мере сил помочь мне с этой дегустацией, раскладывала бутылки на балконе, а до того оборачивала вместе со мной этикетки – гости, помнится, все гадали, дегустация проходила буйно, и так оно бывало каждый год – все сходились на том, что бутылка № 4 ничем не хуже № 7, но лучше всех № 11, вечные спорщики вечно расходились во мнениях со всеми остальными, папа исполнял обязанности рефери, некоторым все это надоедало, потому что дегустация ведь всегда проходила с успехом, неизменно проходила с успехом, просто отличный способ укрепить уверенность в том, что часть твоей души неизменно умирает в декабре, именно поэтому только этот один праздник папа и справлял каждый год – потому что та часть, которая не умирает к концу года, радуется, что ей дали новую отсрочку, так же сильно, как он радовался, что не до конца исчерпал запас чего-то похожего на любовь, хотя где именно он рыскал в ее поисках и где именно отыскал, если действительно отыскал, не знал никто, да и не хотел знать; черные снега минувшего года, больно они мне нужны.