Ноги миссионера
Хотя ходьбы в нынешней, казалось бы, вечной миссии хватило бы им до конца дней и хотя Вернон с нетерпением ждал конца дня (особенно теперь, когда благословенная еда миссис Хансон будет на столе), ночью, каждой ночью, он просыпался и чувствовал, как его ноги двигаются. Они болели, его бледные узкие костлявые ноги с длинными пальцам, они нуждались в отдыхе, но все-таки не могли успокоиться. Как будто у них имелись собственные потребности. Он не мог их контролировать. Он был благодарен за то, что Господь устроил для них двоих, Эльната и Вернона, скорый перевод в другое место, но он также боялся, что им придется идти пешком до самого Фарго.
Хотя его ноги, с раздражением подумал он, пожалуй, не станут возражать, даже если замерзнут по дороге. Как будто они ему вообще больше не принадлежали.
Единственным, еще худшим, чем пытаться снова заснуть, когда ноги дергались и вздрагивали, было обнаружить, что они решили отойти подальше от кровати. Иногда ноги решали вывести Вернона на прогулку. Пару раз он просыпался и обнаруживал, что находится во дворе Милды Хансон. Затем это произошло на подъездной дорожке, как будто он отправился за почтой.
Он скучал по семье, которую не так давно с радостью оставил дома. Он скучал по своей однозубой бабушке, очаровательным тетушкам и уродливым дядюшкам. Но больше всего он скучал по мечте о том, что кто-нибудь сможет его полюбить. Какая-нибудь красотка, сладкая, как пирог, спустившаяся со стропил дома его детства и обнимавшая его в мечтах. Ему следовало быть очень осторожным, чтобы не позволить своему сознанию устроить с ней встречу – даже во сне. И он не должен – никогда, никогда – думать о Грейс. Большая часть его тела подчинилась, но не ноги. Больные и своевольные ноги не слушались.
Однажды ночью он обнаружил, что идет по пустынной дороге, залитой лунным светом. На нем было пальто, но горящие от холода ноги были без обуви, и гравий врезался в голые подошвы. На обратном пути к дому Милды он увидел старый драндулет, припаркованный у дороги. Он остановился и заглянул в окно. На заднем сиденье, казалось, что-то беспорядочно движется, раздавались звуки животных, дерущихся в грязи. Он побрел дальше, и только позже, когда исколотые о гравий ноги, наконец, успокоились под одеялом, до него дошло, чему он оказался свидетелем. Он замер от сильнейшей досады. Он был недоволен собой за то, что не вмешался, не остановил две души, оказавшиеся на краю греха. Теперь они были погублены.