В нескольких милях отсюда взволнованный мужчина, владеющий легким пером, выполняет упражнения Палмера на заводе по производству драгоценных подшипников. Он вращает запястьями, сгибает пальцы, поворачивается на стуле из стороны в сторону. Закончив, смотрит вперед и пишет еще одно письмо сенатору Милтону Р. Янгу, в котором излагает стратегию борьбы против законопроекта о прекращении действия договоров с индейцами, и с вежливым отчаянием желает ему всего наилучшего. Затем, без всякой надежды, он пишет вежливое и полное шуток послание другому сенатору от Северной Дакоты, Уильяму Лангеру[110] по прозвищу Дикий Билл, который выступает за прекращение договоров. Терять нечего, к тому же Томасу не может не нравиться Дикий Билл, который однажды забаррикадировался в губернаторском особняке и отказался оставлять пост главы штата. Если бы изоляционист Лангер добился своего, возможно, Фалон бы не погиб на далекой войне. Мир почти наверняка был бы в гораздо худшем положении, но у Томаса был бы жив брат Фалон, причем он смог бы общаться с ним на самом деле, а не просто смотреть, как тот время от времени проходит сквозь стену. И кстати, о томящихся одиночеством духах…
Родерика, казалось, сегодня вечером не было рядом, но Томаса не покидало странное чувство. Как будто его ручка удерживала все в резервации в должном равновесии, пока он пишет. И он писал.
Вы не можете ассимилировать индейских призраков
Даже будучи призраком, Родерик не собирался ассимилироваться. Вы не можете ассимилировать индейских призраков. Слишком поздно! Он не попал в их белый ад и не попал в их белый рай. И он умер в резервации Сак-энд-Фокс, слишком далеко, чтобы успеть в рай народа чиппева. Поэтому он последовал за своим гробом домой и теперь просто слонялся без дела. Прислушивался к происходящему. Именно после смерти он узнал об этом термине. О том, что задумали белые. Ассимиляция. Их обычаи станут вашими обычаями. Он подвел итоги. Когда ему побрили голову и она стала пушистой и колючей, Родерику это вроде как понравилось. Как мех, подумал он и провел по голове рукой. Существовали определенные вещи, которые ему действительно нравились. Например, консервированные персики. Но не жесткие ботинки. Горн. Но не раньше восхода солнца. Теплая шерстяная куртка. Шерстяные носки. Но опять же, если бы они не истребили всех бизонов, у него могла быть куртка из курчавой шкуры бизона. И курчавые бизоньи носки. Туберкулез. Конечно, ему это не понравилось. Болели ли его соплеменники в прежние времена? Он ни о чем таком не слышал, и ему пришлось задуматься. От чего умирали индейцы? Опасные животные, несчастные случаи, холод, другие индейцы. Он слышал, прежде водилось множество животных, они были повсюду, так что никто не голодал. Тебя может лягнуть лошадь или растоптать разъяренный бизон. Родерик был одержим мыслью о том, как он мог умереть. Все, что угодно, было лучше туберкулеза. Например, пасть в битве пронзенным вражеским копьем. Нет, ужас и агония, через которые ему пришлось пройти, за все эти долгие годы не истерлись из его памяти. Конечно, годы могли ему, призраку, показаться мгновением. Он явился на похороны старого Паранто, думая, что, может быть, сумеет прокрасться вместе с ним или прошмыгнуть за ним в загробный мир. Он был готов к чему-то новому. Но старина Паранто умер пьяным и сошел со священной дороги. И Родерик повернул обратно, тем более что почувствовал запах медвежьего мяса, которое Жаанат сварила в трех сменах воды, как это некогда делала и его мать. Он все равно ощутил запах. А еще ему нравилось слушать, как говорит Жаанат. Ассимиляции нет! В языке чиппева отсутствовали ругательства, но было много слов для секса, и Родерику нравилось слушать о сексе. Он сожалел, что не удалось этим заниматься, правда, теперь знал о сексе все. Он даже знал слишком много. Давным-давно он перестал преследовать людей, когда те начинали вести себя сексуально. Но когда Жаанат и старики говорили о сексе, это было забавно. Он смеялся призрачным смехом, который походил на звук капели или на шорох веток в лесу, трущихся друг о друга, высоко-высоко. Но секс в целом? Это же фарс. Настоящая ассимиляция. Вот он им и не занимался. Только было очень трудно не ассимилироваться в полном одиночестве, и потому он хотел вернуться домой.