В таких случаях Йожи с тревогой в голосе спрашивал:

— Ибойка, ты не больна?

— Нет, а что?

— Постель-то не убрана. Я уж думал, тебе нездоровится.

— Ах, у меня было столько дел. Эвика капризничала все утро, потом я побежала в магазин, там ничего нет, оттуда на рынок, а там полно народу, пришлось в очереди стоять, хотела купить мяса. За рисом опять очередь, домой прибежала — Эвика плачет, ей молоко разогревала, потом обед приготовила. А тут еще кошка в ванную забралась, нагадила, такая вонища — сил нет! Пришлось проветривать, убирать, потом какого-то агента нужно было выпроваживать — вот и не успела убраться. Теперь уж не стоит, скоро спать…

Такие объяснения, на первый взгляд вполне основательные, не слишком-то нравились Йожи. Но он не любил препираться по пустякам и, приходя домой, хотел бы не ссориться, а немного отдохнуть, радуясь, что у него такая здоровая, красивая жена, на которую даже смотреть удовольствие, и маленькая дочурка Эвика, которая растет, как грибок, уже что-то лепечет, встает на ножки в решетчатом манежике, обходит его кругом, выбрасывает из него игрушки, а потом кричит: «Дай-дай-дай-дай!» Такая прелесть, сразу видно, что женщина, — у нее уже свои капризы, свои повадки. И такая умница, ну просто поразительно!

Не мог примириться Йожи — как бы это соблазнительно ни было — и с тем, что Ибойка, если на нее нападала лень, иной раз до полудня, а то и дольше разгуливала по комнатам в розовом или пестром, цветастом утреннем капоте и даже выбегала в таком виде на улицу, в лавочку напротив, за молоком, нимало не смущаясь, что ветер показывал прохожим ее голые белые колени. Раньше, бывало, Йожи в восторге обнимал и крепко целовал свою белотелую красавицу жену, но позже с неудовольствием убедился, что эта беготня в полуголом виде предназначена не только для него, но и для всех.

Впрочем, о молоке для Эвики Ибойка забывала довольно часто. Рано утром девочка получала на завтрак вчерашнее молоко, которое сплошь и рядом свертывалось, потому что Ибойка покупала его поздно. Тогда она начинала бранить этих мошенниц-молочниц или молочную. А Йожи знал, что все эти крики и упреки несправедливы и виновата сама Ибойка: покупать молоко надо в свое время — утром, пока прохладно.

Между тем таких мелких неприятностей набиралось все больше, и обходить их становилось все труднее. В особенности это касалось денежных неполадок, повторявшихся изо дня в день. Сколько бы денег ни давал Йожи жене, у Ибойки их никогда не было. Когда в Затисском крае вымерзла пшеница и уродилось всего по два-три центнера с хольда, хлеб снова стали давать по карточкам. Ибойка жаловалась, что не может его есть, такой он плохой, и Йожи сказал: «Если так, покупай себе булочки». Но когда перебои кончились, хлеб опять стал лучше и можно было покупать и белый, оказалось, что Ибойка, обладавшая превосходным, как у прожорливого поросенка, желудком, так привыкла к свежим булочкам, что за день уписывает их до десятка просто так, на ходу. А если бы Йожи видел, как Ибойка с жадностью лакомки перемалывает своими белыми ровными зубами одних пирожных и печенья на добрых пятнадцать — двадцать форинтов в день! Ведь на эти деньги можно прокормить всю семью!